— Что делают герноты с трупами убитых креатур? — спросила Аннабель почему-то мужским голосом.
— Закапывают в землю — что же еще? — пожал плечами человек у окна.
— И Яппо это, конечно, знает…— сказала Аннабель. — Может быть, он умнее, чем мы о нем думаем.
— Возможно. Возможно, ты и права. Да, такой вариант мне в голову не пришел бы…
— Помнишь, ты говорил как-то, что верующие считают, будто Бог создал окаменелости, когда творил мир, чтобы у людей возникла иллюзия бесконечного прошлого? А не кажется ли тебе, что сейчас мы разглядываем некую окаменелость, которая призвана создать иллюзию бесконечного будущего? А на самом деле… Человек у окна заинтересованно обернулся, и Аннабель с ужасом узнала его…
без верха и низа без
трения и тепла без луны
руками изготовления тип
наискось полный пламени
лава раскаленная лава там
бунтарей и благ день гнева
до костей и кровь кровь
полная железа осталась
неподвижно парить в вере
и синь озер
взъяренная
обитатели рая
МЕРТ
Солнце клонилось к вершинам истонченно-высоких сосен, длинной шпалерой выстроившихся вдоль старой имперской дороги. Туда же, к тем же соснам, катил фургон, запряженный четверкой разномастных лошадок. Аннабель дремала на сложенном ввосьмеро ковре. Ей было холодно и неуютно в новом обличии. Стареющая акробатка с вялым лицом, жилистыми ногами, сухой, как солома, волосней и похожими на пустые мешочки грудями. Жонглер и клоун Берт спал, лежа на животе и уткнув лицо в скрещенные руки. Генерал превратился в огромного — гора мускулов — горбуна-негра, а улан стал человеком-змеей, тонким, гибким, способным завязаться узлом. С новыми личинами они получили новые имена, новые характеры и даже новые воспоминания — все было учтено.
Они бежали из Кикоя, охваченного волнениями. Деревенский маг Дило по прозвищу Чернотел сплотил вокруг себя несколько тысяч фанатиков, которые повырезали гарнизоны в главном городе провинции, Хтооге, и двух городах поменьше: Сапре и Альше. Не дожидаясь, когда гнев гернотов обрушится на мятежников, все незаинтересованные люди побежали из Кикоя. Позади, по слухам, начинались эпидемии, пожары, необъяснимые умертвия и выход из земли чудовищ. Бродячие циркачи стремились к торговому городу Эствель, где скоро будет ярмарка и можно будет заработать. А денег надо много, потому что одни звери съедают столько, что можно прокормить двадцать человек…
Зверей было четыре: горный лев и львица, усмиренные и послушные, серый худой медведь, умеющий все, и удав. Аннабель испытывала неловкость перед зверьми — слишком уж суровая шутка обрушилась на ни в чем не повинных настоящих циркачей. Успокаивало совесть одно: так циркачи оказывались в гораздо большей безопасности, чем в людском своем обличии.
Имена от них перешли захватчикам: Аннабель звалась Стеллою, Берт — Адамом, генерал — Пальмером, а улан — Иппотропом. С именами перешли привычки и мелкие давние отношения…
— Ты мошной впредь не тряси, — дребезжащим тенорком ввинчивал Иппотроп Пальмеру, и тот согласно кивал пегой головой. — А то вишь какой ще-едрый. За общий-то счет. Хошь чего — меня спроси или вон Стеллу. Мы — понимаем. А ты, дурак здоровый, — не понимаешь.
— Подумаешь, чего я там переплатил — три монеты. Пить хотелось, вот и все. А дешевле он не давал…— оправдывался Пальмер за провинность недельной давности.
— Вот, говоришь, три монеты. А на эти три монеты, глядишь…
— Тпру-у-у, черти! — лениво сказал Пальмер, и мерный рокот окованных железом колес по щебенке мгновенно смолк. Стелла приподнялась на локте. Сворачивая с имперской дороги, к ним направлялись два десятка всадников…
19. ЛОТ
В дверь постучали.
— Заходите, — сказал Лот.
— Не спите еще? — На пороге стоял Меестерс. — Если хотите спать, говорите, не стесняйтесь.
— Хочу, но все равно не усну, — сказал Лот.
— То же самое и у меня, — вздохнул Меестерс. — Вы не думайте, я не буду надоедать вам каждый вечер. Это у меня просто на новых людей тяга. Привыкну — перестану замечать. Устали сегодня?
— Да. Перегруз получился. Слишком много фактажа.
— Зато теперь вы, наверное, все понимаете.
— Пока еще ничего не понимаю. Не обработал.
— А-а… Вам не холодно, кстати?
— Жарко. Но если хотите, выключите.
— Нет-нет, что вы. Пришел в гости и распоряжается…
— Я просто люблю прохладу. Зимой сплю с открытым окном.
— Это я уже знаю. Я о вас, наверное, вообще все знаю. Вас это не смущает?
— Пожалуй, нет. Особо стыдных вещей я за собой не помню.
— Это, наверное, неплохо — не помнить о себе стыдных вещей…
Я, к сожалению, никогда не смогу испытать такого чувства. За сорок лет работы накопилось всякое. Иногда мне странно, что я все еще жив.
Лот сочувственно кашлянул. Интересно, зачем он пришел, подумалось ему. Просто излить душу? Или еще раз прощупать? Или ненавязчиво внушить что-нибудь, или расположить к себе?.. Или без цели? Он с сомнением посмотрел на Меестерса. Вряд ли такие люди делают хоть что-нибудь без цели, — даже снимая пушинку с рукава, просчитывают — на автопилоте — сорок три варианта возможных последствий…
Меестерс понял этот взгляд по-своему.
— Я догадываюсь, что вас беспокоит. Внезапное доверие, да? Это так не по-нашему, против всяческих традиций… Ну, допустим даже, что вы агент. Все равно чей. Хотя, мне представляется, вы именно тот, кем назвались: санитарный врач, прошедший в свое время Каперскую зону и в своих исследованиях глубоко проникший в суть проблемы. В самостоятельных исследованиях. Подчеркиваю. Так вот, даже если вы агент, скажем, Конторы, или Корпуса, или иностранной разведки, или инопланетной… Нам это не то что не страшно — мы это приветствовали бы. Потому что нам противостоит нечто такое, что требует слияния сил. Но вы, к сожалению, не агент… И крысиные гонки продолжатся. И мы будем вцепляться друг другу в глотки — в стремлении не допустить противника к финишу первым, а еще лучше — не допустить вообще. Хотя и лабиринт построен не нами, и несемся мы по нему не по собственной воле, и что нас ждет на финише — не догадываемся…
— Зачем же меня держали в подвале? Проверяли? Если вам все равно — кто?
Меестерс помолчал. Похоже было, что простой вопрос поставил его в тупик.
— Все религии, вы знаете, построены на борьбе добра со злом, — заговорил он другим, безразличным, уставшим голосом. — Две трансцендентные силы, Бог и Дьявол. Непрерывная борьба. Ад и рай, наслаждение и страдание. Я как грубый материалист произвожу все из нейрофизиологии, из центров поощрения и наказания. Их взаимодействие проецируется на внешний мир, и в результате — все вышеперечисленное в миллиардах оттенков. И вот мне, грубому материалисту, приходится допускать существование во внешнем мире каких-то подобных… я не знаю, как сказать? Центров? Они не имеют локализации. Короче, чего-то аналогичного по функциям… нет, тоже вру. Допустим, существуют и Бог, и Дьявол, но ни тот, ни другой не есть добро и зло в чистом виде, они вообще внеморальны, внеоценочны, у них есть какие-то свои интересы, своя борьба, людей они используют в этой борьбе, но сами люди им глубоко безразличны… Причем и Бог, и Дьявол существуют самодовлеюще, но — лишь в сознании людей. Как описание процессов реального мира. И вот эти процессы становятся все более интенсивными, более сложными, запутанными — и тут в них начинает вмешиваться человек… Вы еще не отключились?
