— Может, все-таки лучше обойти? — неуверенно сказал Берт. — Попадем в такую давильню…
— Не обойдем мы, — сказала Аннабель. — Лучше и не пытаться.
Она не смогла бы описать то, что видела и чувствовала в своем развоплощенном полете, но все ее новые знания и инстинкты буквально кричали: не подходить! Не трогать! Даже не смотреть пристально на это!..
Похоже было на то, что вся странная, нечеловеческая магия гернотов воплотилась в мертвых почерневших деревьях, низких каменных лабиринтах, стелах из красного кирпича и выдавленных в земле, как в сургуче, печатях с неразборчивыми письменами. Не темным, неразборчивым и злым веяло от них — нет: четким, холодным, выверенным, бесстрастным, мертвым — мертвым и обращающим в мертвое просто по природе своей. Аннабель с высоты смотрела вниз, видела черные деревья, стелы из красного кирпича и выдавленные в земле печати, но сквозь все это проступало и исчезало тут же то бронзовое сочленение, то стальные жвалы, то ажурный скелет крыла, то фасетчатый глаз…
— Только прямо, — тихо сказала она. — Без паники. И ни во что не вмешиваться…
Аромат истлевших, раздавленных цветов принял их в себя. Он пьянил, как светлое вино, и отнимал часть веса, как вода. Идти было легко, труднее — держать равновесие. Край людской толпы был близок, но приближался как-то слишком медленно — медленнее, чем они шли. Будто кто-то невидимый подбрасывал на дорогу лишние футы.
Потом, как из тумана, на земле поперек пути проступила красная полоса. Аннабель подошла к ней и остановилась. Справа и слева подошли и остановились спутники. Полоса — точно такая же — появилась бы, если бы сквозь щель на землю падал резкий и яркий чистый красный свет. В ней было около шести футов ширины. Можно было тронуть ее ногой или острием меча или присесть и протянуть руку — но Аннабель знала уже, что не будет этого делать. Прыгнуть — пожалуйста. А дотрагиваться… Пусть пьяные ежики дотрагиваются.
Если посмотреть глазами… Она открыла их и тут же закрыла, ошеломленная. Будто вихрь горящих бабочек налетел на нее. Нет, глазам здесь делать нечего…
А как же тогда улан?
Чуть позже. Сначала — самой.
Она отошла на три шага, разбежалась и прыгнула. Это был странный замедленный прыжок, почти полет, растянутый на долгие секунды, и можно было успеть посмотреть по сторонам и вперед — и выбрать место приземления, и вниз — просто из любопытства…
Бездонная пропасть, прикрытая полузеркальной пленкой, проплывала под ней. Никогда еще не-зрение не обманывало ее, может быть, не обманывало и на этот раз. Она, не отрываясь, смотрела на утесы внизу, на скальные обломки, на далекие тонкие пики, на уходящие все ниже и ниже ступени террас и карнизов, на багровое зарево, подсвечивающее оттуда, снизу, прикрывающую пропасть тончайшую пленку, — а потом, будто кто-то щелкнул выключателем, она видела уже лишь отражение в этой пленке и не видела ничего кроме… Большой и полный человек, держа ее за руку, вел за собой, безвольную и вялую, по длинному коридору с бесконечным рядом окон с одной стороны и бесконечным рядом дверей — с другой. Квадраты солнечных отпечатков лежали на полу, готовясь перебраться на стену. Они шли, и шли, и шли, молча, обреченно, никуда уже не торопясь, и за их спинами открывались, и открывались, и открывались двери, и что-то выходило из дверей и шло следом, пристально глядя в затылок… Аннабель коснулась ногами земли и тут же обернулась. Да, с этой стороны пропасть была видна, и было видно, до чего же она широка. Не выше оловянных солдатиков, стояли на том краю ее спутники. Вот Берт и улан, отступив на несколько шагов, разбежались и прыгнули разом. Улан оттолкнулся сильно, с запасом, и теперь уходил в высоту, почти в зенит, уменьшаясь и теряясь из виду. Берт, наоборот, плыл над самой закрывающей пропасть пленкой, руками и ногами делая медленные движения — как снятый рапидом бегун, разрывающий финишную ленту…
Медленно. Медленно. Не верить ничему. Ничего нет. Есть только земля под ногами. Есть то, что надо обойти, и есть те, кто идет за тобой. Ни вправо, ни влево не ведут никакие дороги. Нет лестниц вверх и ходов вниз. Нет пути назад. Лишь вперед — как по ущелью. Тупое спокойствие. И — медленно, медленно, медленно. Игра на скрипке. Чародейский вид. Литые башни без проникновения.
И окон нет…
Не-зрение утрачивало власть
Безумное стремление остаться. Безумное втройне, нет — вчетверне. Загадочная книга прорицаний… Где провозвестник высших архенонов вдруг предстает фанерным силуэтом, читающим заученные тексты. Смятенна явь…
…наслаивалось что-то непрямое, но косвенно присущее природе пространства при престранных преломлениях… Эй, кто-нибудь, рискните отозваться! Молчание и эхо. Пустота. Железный тихий звон. Злосчастные хариты… И вас минет та чаша искупленья. Кровавых казней кончена кадриль. Законы бытия непостижимы…
…как уровни грозы — от пузырей на лужах до перьев самых верхних облаков, все составляло полное единство, и ритм ударов грома… Ритм!
навевал воспоминания о полных наслажденья Ритм! Ритм! Ритм!
Не сметь! Остановиться!
египетских ночах и вавилонском — нет, не пленении: соблазне Не дышать — пока не завертятся огненные круги перед глазами. Толчок в спину. Стоять! Всем стоять! Не двигаться! Не подчиняться! Против ритма! В подчинении — смерть! Алые цветы смерти… обманчиво…
увитая плющом лежало
обратиться любовь к огню
и краски витражей
немногое осталось даже нищий отдаст
и тот последний долг
последний поцелуй
рискуя всем
родятся от искусства уходя
жестоко
знать
и мир
и благодать
придя
в багровых облаках
вновь
без ответа просто трясет, трясет, как по проселку… где?
А, вот они
заранее поверившие в бегство, в возможность бегства
вперебой
желая уступить
Ржавчина! Ржавчина! не поддаваться ритму!
РЖАВЧИНА!
Все рухнет, если дотронуться.
Нет! Стойте, генерал, стойте!
Я вам приказываю!
Не оборачиваясь — идет.
Узкий, не разминуться вдвоем, железный мостик — раскачивается под ним. Внизу, в ущелье, — пламя.
Любовь к огню — любовь к Богу…
Ущелье плотно набито огнем.
Жар колеблет видимый мир.
Как все качается и скрипит!..
Он стоял спиной к ней и смотрел в окно.
— Пока вам везет, — сказал он, а может быть, и не он, потому что Аннабель не видела его лица. — Но это ничего не значит. Яппо запускает креатур, герноты их уничтожают, убито уже больше ста, не знаю, сколько точно. Это все выдохлось, как выдыхаются все неудачные наступления. Вы можете пройти еще сто миль, можете дойти до столицы, можете ворваться во дворец, даже можете убить несчастного короля Германа… Не изменится ни-че-го! Потому что территория, которую по привычке называют Альбастом, давно не Альбаст. Альбаст умер, и из шкуры его сделали механическое чучело. И думать надо не о том, как вдохнуть жизнь в то, что уже не может быть живым, а о том, как уничтожить его, потому что опасность неоспорима, и в этом я с Яппо согласен полностью.
