— Да я не о том, — сказал Андрис. — Конечно, сам…
— О боже! — сказал доктор Хаммунсен на том конце провода, и Андрис вдруг очень отчетливо представил себе его лицо: растерянное, бледное, с остановившимися глазками за толстыми стеклами очков. — Господи, да как же?..
— Доктор, — сказал Андрис, — мне надо бы увидеться с вами.
Желательно сейчас.
— Да, — сказал доктор. — Да, конечно. Вы же были у меня дома, знаете, как добираться…
— Знаю, — сказал Андрис и повесил трубку.
Таксист попался разговорчивый.
— Слышали, что вчера было? У откатников? Нет? Соседка моя там была, она каждый раз к ним ходит, так она рассказывает: сначала все, как раньше, танцуют, вот-вот ворожба начнется, вдруг — помрачение какое-то, ничего, говорит, не помню, очнулась на мосту, потоптанная вся — пробежали по ней, как все равно стадо какое… еле домой добралась. Человек, говорит, двадцать насмерть задавили, а может, и больше — а уж по больницам сколько развезли, так никто и не считал. Мол, наркодеры там были и что-то распылили такое, что все драться друг с другом начали. Что же творится? Прижали их полосатики, так они теперь таким манером действовать стали? У меня дочка в восьмом классе, я этих полосатых задаром вожу, что они с нечистью справляться стали… а теперь? Сегодня — откатников, а дальше — что, всех? Если они такое могут, так уж лучше по-старому. Тут уж не просто страшно делается, а хоть и не живи вовсе… я не знаю… и, главное, дети? Как с детьми-то? У вас есть дети?
— Был сын, — сказал Андрис.
— Извините, — сказал шофер.
— Ничего, — сказал Андрис. — Это было давно.
Это было давно — обледенелое шоссе — и нет никого, и ничего с тех пор не получалось, и оставалась только работа, работа, работа — будь она проклята, работа…
— А полосатых, стало быть, любите? — спросил Андрис.
— Что значит — люблю? — Шофер скосил на него глаза — быстро и подозрительно. — Нет, конечно. Ерундой занимаются, ерунду предлагают… Но вот за то, что наркодеров прижали, — я им в ножки готов поклониться. Говорю же — задаром вожу. Дочка у меня в восьмом классе… да. Как тут благодарен не будешь? Не по-людски было бы. А вы их что — не любите?
— Не знаю, — сказал Андрис. — Я вообще нездешний. Мальчишество, наверное.
— Вот-вот, — сказал шофер. — Именно что мальчишество. Нам в такие игры играть не пришлось, вот и завидно. Так, нет?
— Да, конечно, — рассеянно сказал Андрис.
Что-то опять ворочалось в голове, и над было срочно поговорить с доктором. И поговорить с Мариной. И — куда пропал Тони? Впрочем, с Тони было более или менее ясно: древнейший метод сбора информации мог потребовать и гораздо большего времени…
— Доктор, — сказал Андрис. — А нельзя то же самое, но попроще?
На пальцах. Я хочу представить все наглядно.
Доктор с сомнением пожевал губами.
— Я и так просто…— начал он и замолчал.
— Давайте наоборот, — предложил Андрис. — Я буду вам объяснять, что я понял. Хорошо? А вы будете меня поправлять.
— Н-ну, попробуем, — с сомнением сказал доктор.
— Значит, так: вы знаете, куда надо приставить соленоиды, чтобы магнитное поле проходило через эти самые ядра… белый шар, да?.. ах, бледный… значит, через бледный шар. Далее: поле модулируется и так влияет на ядра, что они перестают пропускать те импульсы, которые идут из подкорки в кору и которые заставляют человека принимать наркотик. Так?
— В общих чертах.
— Мне и надо в общих. А что будет, если то же самое воздействие придется не на бледный шар, а на какие-нибудь соседние ядра? Там ведь, вы говорите, все очень плотно упаковано?
— Не знаю. Именно это я и хотел исследовать на программном муляже, но… вы же знаете…
— Предположим, что я абсолютно ничего не знаю.
— Видите ли, если бы мои предположения подтвердились, то это означало бы конец целому направлению исследований, которые вел сам Радулеску и его ученики. Поэтому им было нужно как можно дольше задержать меня на подготовительных этапах — чтобы ученики успели… опериться. Да… То есть так ученики, конечно, рассуждали. Радулеску — человек порядочный, но не гибкий. Я думаю, ему просто нашептали, навели туман… он был убежден, что я подгоняю результаты… и вообще…
— Понятно, — сказал Андрис. — А что будет, если взять не ваши соленоиды, не специальные, с концентрацией поля, а простые катушки?
— Ну что я могу вам сказать? То же самое: надо исследовать.
— А попробуйте пофантазировать. Вы же знаете, какими свойствами обладают окружающие ядра… Пусть будет не абсолютно точно, пусть примерно. Эффект будет?
— Наверное. Да, будет смазанный эффект, и будет множество побочных эффектов… даже не представляю, каких именно.
— Хорошо. А если использовать не оригинальную запись, а переперезапись?
— Не будет закрепления эффекта. Понадобится постоянная подпитка, подкачка… будет своего рода новый наркотик. Чем несовершеннее запись…
— А вы знаете, почему я вас об этом спрашиваю? — сказал Андрис.
— Нет, — с испугом сказал доктор. — Нет, не знаю.
— Дело в том, что в вашем городе практически полностью искоренена наркомания. Даже не искоренена — она исчезла сама собой…
— Боже мой…— Доктор вдруг закрыл лицо руками. — Боже мой…
Боже мой…
Андрис шел позади всех и думал, что больше всего это похоже на сцену из самого пошлого полицейского боевика: по полуосвещенному коридору быстрым шагом идут полицейские — в форме и в штатском, — а перед ними мелким бесом катится тот, кто их ведет… впрочем, не совсем так: заместитель директора по хозчасти господин Раппопорт, многословный и суетливый, действительно катился по неимоверно длинному полутемному коридору — горела только каждая пятая лампочка — впереди всех, но не потому, что ему не терпелось достичь цели, а потому, что на пятки ему наступал Присяжни, который очень не любил, когда ему говорят «каждый коп», а именно так бормотал господин Раппопорт, когда его поднимали с постели — в двенадцатом-то часу дня! Рядом с Присяжни топал ногами незнакомый усатый сержант, за их спинами держался помощник прокурора города, за ним рядышком шагали в ногу похожие, как братья, полицейский следователь и следователь прокуратуры… дважды приходилось останавливаться перед решетками, перегораживающими коридор, и ждать, когда на посту охраны примут сигнал, запросят и проверят пароль — и только после этого откроют проход. Сейфы вмонтированы в стену коридора — длинная цепь серо-стальных прямоугольников с цифровыми пультами, над каждой дверью — глазок телекамеры. Сейф номер девять. Все останавливаются. Лучше, чем в банке, с уважением говорит Присяжни, и господин Раппопорт мгновенно приобретает преувеличенную благородную вальяжность. Поддернув манжеты, он начинает устанавливать комбинацию цифр, производя в уме необходимые вычисления — у сейфа скользящий код. Проходит минуты две, все молчат, только сержант громко сопит. Готово, говорит господин Раппопорт. Дверца бесшумно открывается. Аки душа младенца, говорит Присяжни и всем корпусом разворачивается к господину Раппопорту…
