— На месте мы застали избитую женщину, с гематомами предплечий, ссадиной на шее и в состоянии аффекта. С ее слов…
— Все понятно, доктор, — подхватил официальный тон Санек. — Думаю, что на пятнадцать суток за хулиганство он уже заработал. Дальше я разберусь сам. Вопросов к бригаде нет.
— В таком случае, мы поедем?
— Езжайте.
Выходя, я поймал Сашку за рукав:
— Сань, он маму бил.
— Понял я, — в голосе моего друга на миг звякнуло железо. Он рос, воспитываемый только мамой — отец бросил их еще в самом начале семейной жизни — поэтому само понятие рукоприкладства в отношении матери для него было святотатственным. — Не переживай, Антош, все учту. За «пятнашку» он у меня целиком и полностью выхватит. Крокодильими слезами плакать будет, обещаю.
— Дай пять, — пробормотал я, пожимая ему руку. — Когда на «Скорую» вернешься?
— Да идите вы со своей «Скорой»…
Я торопливо застучал каблуками, догоняя ушедшую бригаду.
Парни у подъезда посторонились, пропуская нас. Вероятно, их напугал милицейский «уазик», припаркованный бампером в батарею пустых пивных бутылок.
— Ну, что, ребята, проблемы со здоровьем есть? — злым голосом поинтересовался Серега, проходя мимо.
«Ребята» проводили молчанием нашу бригаду, не решаясь прервать наше шествие в сторону погасшего заката ни единым матерным словом. Медики, которые вызывают милицию и которая после этого приезжает, уже вызывают опасение. Я чувствовал с десяток ненавидящих взглядов, сверлящих мою спину, пока мы, стараясь не споткнуться в сгущавшихся сумерках, спускались к «газели».
* * *
За что люблю Викторовну — при посторонних она нас никогда не распекает. В отличие от других врачей, которые не стесняются надавать по голове подчиненным публично. Но уж зато когда мы остаемся наедине — тут спуску от нее не жди. Мы и не ждали.
— Ну что, Красная Армия, не утомились колошматить? — голосом, близким температурой к абсолютному нулю, спросила Анна Викторовна, спускаясь и не оборачиваясь.
Мы виновато пробурчали что-то, не имея смелости возразить.
— Так, значит, не устали? Может, еще кому ребра поломаем? А то и сразу кишки выпустим, а? Дуболомы хреновы, ваш-шу мамашу! — Врач наконец остановилась и принялась выпускать бурлящее внутри наружу. — Спецназ недоделанный, мордовороты чертовы! Чип и Дейл, мать вашу по почкам!! Чего молчите?
— Мы не специально, Анна Вик…
— Ты не в детском саду, Вертинский! Да вы оба вообще понимаете, как вы оба меня сейчас подставили своей этой вот выходкой? Где ваши мозги, фельдшера?! А если этот алкаш очухается и жалобу напишет — чья голова полетит?
— Не напишет, — жалко пробормотал Серега, не поднимая глаз от дороги, где он уже с минуту что-то вдумчиво изучал. — Сашка не даст… Да и ума не хватит.
— Что — Сашка?! А если бы другой кто-то приехал? А если у него, даже без ума, есть какая-нибудь сестра — адвокат? Вы вообще понимаете, что натворили? Бабку вам жалко! А меня не жалко? Если меня посадят из-за вашей дури, меня не жалко станет? А?
Мы угрюмо молчали, не рискуя вставить хоть слово, пока Викторовна бушевала, как снежный буран над тундрой. Да и нечего нам было вставлять, если честно. Ответственность за все на вызове несет врач. Нам за это наше «робингудство» грозил выговор и лишение зарплатных процентов, а вот Анна Викторовна могла смело вылететь с работы и пойти под суд, потому как не повлияла на ситуацию. Поэтому мы молча стояли, выслушивая поток упреков, не поднимая глаз, во все густеющих сумерках.
— Все, с меня вас хватит обоих! Достали! Теперь чтобы рта не открывали на вызовах, ясно? Зашейте их себе, если не в силах. Вести себя только так, как веду себя я! Понятно?
— Да понятно…
— Сергей!
— Понятно, Анна Викторовна, — пробормотал Серега. — Давно уже все понятно. Не бейте только.
— Еще руки о вас марать, — презрительно скривилась врач. — Бегом в машину.
Мы угрюмо поплелись в салон «газели», показавшийся нам жутко тесным для нашего совокупного стыда. Серега достал сотовый и уперся взглядом в него, неведомо что там рассматривая, я, пока Викторовна раздраженно шуршала ручкой по карте вызова, принялся наводить порядок в терапевтической сумке, доставая каждую ампулу из ячейки и вдумчиво изучая сроки годности растворов, хотя проделал это не далее как утром.
— «Ромашка», бригада семь свободна на Видной, — донеслось из кабины.
Мы навострили уши.
— «Семерочка», пожалуйста, — донесся искаженный динамиком рации голос диспетчера. Не ГВС, слава богу. — Улица Каштановая, дом восемьдесят шесть с буквой «б» — это частный дом, подъезда к нему нет, будут встречать у конечной остановки автобуса. Там психбольной, на учете, буянит. Фамилия Гурьянов, сорок четыре года. Вызывает жена…
— Вызов приняли, «Ромашка».
Машина, рыкнув двигателем и шурша бортом по живой изгороди, поползла вниз, ощупывая дорогу светом фар.
— Каштановая, — вздохнул я, глядя на скребущую стекло зелень. — У черта на куличках опять. А я есть хочу, как скотина.
— Гурьянов, Гурьянов… — пробормотал напарник. — Что-то знакомое… Гурьянов, Каштановая… а! Вспомнил!
— Ну?
— Готовься к драке, Антоха.
— Многообещающе, — скривился я. — А поподробнее?
— Вредный тип. Я у него два раза был, оба раза с мордобоем забирали. Сам не пойдет по-любому, проверено. Витальич у него в прошлый раз был, они на себя милицию вызывали, рассказывал. Тот вроде с вилами в подвал залез и в дверь ими тыкал.
— Весело… У тебя бронежилета там нигде не завалялось?
— Вчера постирал, он не высох еще, — дежурно отшутился Серега. — Нет, Антох, тут все серьезно, лучше не лезть на рожон.
— Не учи ученого.
Когда мы выбрались на приморскую трассу, из шкафа над моей головой раздался мелодичный звук пришедшей смс-ки. Кого там еще? Я вытащил телефон — всегда убираю его туда, чтобы не расколотили в потенциально возможной драке — и уставился на экран. Номер был незнакомый… точнее, забытый, потому что последние цифры 333 все равно напоминали о хозяине. Точнее — хозяйке.
«Антон, мне надо с тобой поговорить. Серьезно. Кристина».
— Кто там? — поинтересовался Серега.
— Опять реклама, — как можно равнодушнее ответил я, торопливо стирая сообщение. — Достали уже.
За окном, в сгустившейся темноте, проносились редкие кустарники, окаймляющие обочину дороги, за которой разлилась бескрайняя пустыня моря. От солнца осталась лишь медленно тускнеющая алая кайма, раскрасившая далекие облачка в розовые оттенки. Море, лишившись солнца, стало угрюмым и чужим, словно таящим невнятную угрозу.
— Что она хочет?
