Наконец, рога затрубили отход. Камен воспринял это с облегчением, но и тревогой: надо было исхитриться не подставить спину. Он продолжал рубить, кобыла пятилась; потом вдруг оказалось, что его вынесло на свободное место. Ржали, пытаясь встать, раненые лошади, бойцы лежали вперемешку, кто-то полз, кто-то дрался лёжа… Кобыла заржала и пустилась вскачь, стараясь не касаться этой страшной земли. Рядом замелькали колья частокола, река, полная до краёв плотами и просто плывущими людьми, что-то на том берегу… Камен оглянулся. Разворачивали и наводили на цель множество аркбаллист, похожих на крепостные, но стоящих на тележных колёсах. Крепостные и есть, мелькнуло у него, в Бориополе их было не счесть…
Там прокричали команду, и тут же воздух – порвало.
Кобыле стрела попала в голову, и она несколько шагов бежала, не поняв того, что уже убита.
Камен вытащил ноги из стремян, согнулся и покатился на землю. Вскочил, но не в рост. Закричал от того, что увидел.
Конницу – повыкосило. Падали стеной – как стояли, как ехали…
Наверное, каждая аркбаллиста заряжёна была не одним тяжёлым дротом, а двумя-тремя десятками обычных стрел, разлетающихся веером.
Цель же была, можно сказать, велика и неподвижна.
Пригибаясь за частоколом, Камен побежал назад. Вот здесь был рубеж атаки, подумал он. Граница проходила отчётливо…
Камен подхватил тяжёлый конкордийский щит, перекинул за спину. Дурное дело – погибнуть от стрелы в спину… Кто-то позвал его по имени. Камен присел, огляделся. Воин его сотни, Борис, отрок из крестьян. Бок весь в крови. Камен подбежал к нему по-крабьи, склонился, навис. Кишки не вываливались, а более подробно разбираться было не место. Он скомкал чей-то плащ, заткнул его под полу кожаного панциря (завязки Борис разрезал сам, а на большее сил не хватило…), перехватил поверх ремнём, взвалил напрягшееся и тут же обмякшее тело на плечи и побежал рысцой – теперь уже, конечно, не вдогон ушедшей коннице, а ко рвам. Щит мотался беспорядочно. Тяжёлая стрела рявкнула над головой…
Он свалил раненого на руки подоспевшим носильщикам и, вдруг потеряв силы, сам сел на землю. На какую-то долю минуты его охватило состояние равнодушной созерцательности. Он просто смотрел. Рвы, ограждённые валами с двумя-тремя рядами деревянной щетины по гребню и склону. Во рвах плотно, в шаге друг от друга, стоят или сидят на земле лучники. Кто-то перебирал стрелы, кто-то просто пересыпал из ладони в ладонь мелкие камешки. Кто-то даже чинил прорванный жилет – игла так и мелькала. Зато во двориках для станковых рамочных луков и баллист кипела деятельность. Деятельность эта походила скорее на работу какой-то артели – например, плотничьей. Раз-и-два-и-взяли! – выдыхал артельный мастер, и шестеро голых по пояс и блестящих от пота здоровяков одним общим усилием взводили тетиву лука. Мастер укладывал в жёлоб стрелу, а потом припадал к прицельной рейке и начинал что-то подкручивать и покачивать. Наконец, не отрываясь от прицела, он опускал руку, брался за спусковой рычаг и медленно-плавно тянул его на себя. Лук распрямлялся с громким хлопком, напоминающим удар палкой по воловьей коже, растянутой для просушки. Стрела улетала, не видимая глазом. Возможно, на том конце её полёта кто-то падал…
Баллисты заряжались медленно и солидно, со скрипом. Крутился барабан, позвякивала цепь. Дрот толщиной в руку, с четырёхгранным наконечником и тонкими железными перьями, укладывался аккуратно, протуберациями наконечника и перьями в специальные пазы. Перед выстрелом поджигали привязанную под наконечником паклю, пропитанную серой и салом и смешанную с железными или медными стружками. Полёт этого дрота был виден весь, от начала до конца. Он погружался в недра стоящей на том берегу колонны… Колонна не вздрагивала.
Стрелы прилетали и с той стороны. И здесь Камен с интересом отметил, что, как бы плотно ни сгрудились на земле люди, свободного места между ними было всё-таки больше. Стрелы попадали в землю, в щиты, в ранцы, куда угодно – и редко-редко кто-то вскакивал или, наоборот, валился с невольным криком…
– О, сотник! – сказал кто-то рядом. – И вы решили пойти в пехоту?
Камен поднял голову. Этого высокого костистого акрита с сильной проседью в голове он точно где-то видел…
– Мост через… как её? Забыл… Вы нам ещё девушку в провожатые отдали, Грозу…
– Помню, – Камен встал. – Было такое. Паригорий… м-м?..
– Венедим.
– Точно. Камен Мартиан. Когда же это было? – уж с месяц…
– Поболе. Оттуда? – Венедим кивнул подбородком на заваленное трупами теперь уже предполье. – Наблюдал вашу атаку…
– Уж. Подставились мы.
– Я тоже оттуда. Тысячей полного состава командовал. Осталось семьдесят шесть в строю. Сам без царапины. Сейчас сводную делаю. Пойдёте ко мне? Будет жарко. И очень скоро.
Камен посмотрел на солнце. Солнце стояло высоко, но казалось закатным.
Пыль…
– Пойду, – сказал он. – Щит бы только раздобыть.
– Этого добра – на выбор…
Когда Рогдаю донесли, что противник перебросил через реку полтора, а то и все два десятка мостов, он только кивнул удовлетворённо – и распорядился усилить обстрел противоположного берега. Рискнуть, даже пожертвовать оставшимися катапультами – но именно сейчас нанести противнику максимальный урон. По всем прикидкам получалось так, что большая часть конкордийской пехоты уже на этом берегу, а сами степняки в бой почти и не вступали. Сражение шло вязко и кроваво.
И через полчаса, когда в небе возникли почти одновременно с десяток маленьких белых шариков пороховых взрывов, он сжал рукоятку меча и быстро пробежал взад и вперёд по кромке обрыва, почти физически ощущая, как его стрелы поражают столпившихся на переправах врагов. А ещё через пять минут косая полоска синего дыма сообщила ему, что на левом крыле противник прорвался через линию земляных укреплений и завязал бой с тяжёлой пехотой, до сих пор стоявшей без применения…
Синих ракет слева становилось всё больше, а здесь, на правом фланге, будто объявили перемирие. Носильщики обеих армий бродили по полю, находя раненых. И только часа в три пополудни, когда стало ясно, что Рогдай не будет перебрасывать силы с фланга на фланг, позади бугристой стены серых конкордийских щитов вначале страшно медленно, но всё быстрее и быстрее, наращивая темп, застучали барабаны, и в контртему им затянули невозможно пронзительную, угнетающую сознание песню боевые рожки. И стена стала приближаться…
Нет, не зря конкордийские архаты проводили по полжизни на далёком западе, оттачивая своё умение командовать в тех мелких войнах, что нескончаемо идут на границах империи. И не зря конкордийские солдаты по четырнадцать часов в сутки до полнейшего отупения под звуки рожков и барабанный бой маневрируют на плацу – из месяца в месяц, из месяца в месяц… Только что приближалась линия щитов, но три громкие команды, несколько вскриков горнов – и узкие, обложенные щитами клинья устремляются в проходы между рвами. И другие клинья, короткие и толстые – идут в лоб на валы и рвы, на деревянную щетину… и ясно, что сейчас произойдёт.
