«Идея!» — моментально сработал его мозг.
Миг — и вот уже Антон с другой стороны вагонетки. В каждой его руке — по увесистому куску гранита. Но кидаться ими он не стал, хотя именно этого ожидали братья, на ходу закрывшие руками головы. Вместо этого Антон сделал ловкий выпад, уклонился от топорика, занесенного Лёхой, и со страшной силой ударил второго брата, Никиту, по голове. Череп Ника треснул, кровь брызнула во все стороны. Тесак выпал из ослабевших рук. Уродливая туша покачнулась и грузно осела на пол.
«Минус два!» — усмехнулся Краснобай, бросая под ноги окровавленный камень.
Он расслабился всего на миг, но эта пауза оказалась роковой.
Лёха успел развернуться и снова бросился в атаку, метя топориком точно в затылок Краснобая. В последний момент Антон, услышав грузный топот, уклонился, и лезвие топора рубануло его не по голове, а по плечу, оставив глубокую рану.
Кровь хлынула из разрубленных вен.
Дико закричав, едва не потеряв сознание от боли, Антон рухнул на трухлявые шпалы. Несколько секунд он пытался заткнуть страшную рану, остановить рвущуюся наружу кровь, но все было бесполезно. Жизнь стремительно покидала тело, разливаясь по полу огромным темным пятном. Совершив последнее усилие, Антон приподнял голову.
Его готовились атаковать с двух сторон. Сзади заходил Лёха Жабин, поигрывая топориком. Спереди надвигался вепрь. Они не спешили — ждали, когда противник истечет кровью и обессилит.
Кошмар торжествовал. Кошмар праздновал победу.
«Врешь, не возьмешь», — подумал Краснобай и с огромным трудом поднялся на ноги. Вепря отделяло от него каких-то двадцать шагов. Жабин приблизился на расстояние вытянутой руки и уже заносил для удара свое грозное оружие. Шансов у Антона больше не было. Он проиграл. И одному богу было известно, чем это поражение во сне обернется для него.
«Видимо, это все, — подумал Антон, пытаясь собрать остатки сил, — видимо, я так и останусь лежать на кушетке. Меня попытаются разбудить, но тщетно. И тогда меня, наверное, похоронят. Зароют в землю в укромном уголке. Или просто сожгут, чего им напрягаться, кто я им. Разве что только Соня всплакнет немного и забудет. Вот и все, Антох. Финита».
С трудом преодолевая паралич, сковывающий все его члены, превозмогая смертельный холод, подкрадывающийся к самому сердцу, Антон попытался замахнуться куском дерева, машинально подобранным с пола. Но рука повисла, не закончив движения.
Краснобай упал на сырые, холодные камни.
В последний раз подняв стекленеющие глаза, он успел увидеть, как Лёха Жабин и вепрь, одновременно кинувшиеся в атаку за миг до его падения, столкнулись прямо над его полумертвым телом. И кабан, и Жабин попытались затормозить, но было поздно — слишком мощный разгон взяли и человек, и зверь. Клыки хряка вспороли одутловатое пузо Жабы. Топор, выпавший из рук Лёхи, упал точно на шею кабана, перебив артерию.
Купец не слышал, как визжит и бьется в предсмертной агонии уродливое копытное, как стонет умирающий Лёха, разорванный клыками почти пополам — Антон все глубже и глубже проваливался в холодную, бездонную пустоту. Но прежде, чем душа Антона рассталась с телом, он слабо улыбнулся и прошептал:
— Совсем как в сказке... Про Мюнхгаузена. Забавно...
* * *
Электронные часы показывали полтретьего ночи. На платформе горели лишь три дежурные лампочки — в начале перрона, в середине и в конце.
Тени от жилых построек, от развешенной на веревках одежды, от столбиков и вагонов поездов стлались по гранитным плитам, создавая странные, сюрреалистические сочетания. Окажись тут художник-модернист первой половины двадцатого века, он бы нашел неиссякаемый источник вдохновения. Но некому было зарисовывать все это. Не водились в Оккервиле живописцы. Зато здесь жили простые работяги, отдыхающие перед рабочим днем. Все они безмятежно спали в своих домах. Угомонился даже младенец, регулярно радовавший соседей ночными концертами.
Ни звука.
Мирно и спокойно выглядела станция. Ничего особенного не могло произойти на Ладожской. На «Черкасе» ощущалась близость к Империи. Жители «Проспекта» всегда помнили, что на соседней станции живут хоть и мирные, но не всегда адекватные «грибники». Ладожскую же от обеих соседок отделяли туннели, перекрытые стальными воротами. Мутанты с поверхности при всем желании не смогли бы спуститься вниз, все доступы на станцию запирались на герметичные заслонки.
Никто не покидал своих комнат той ночью. Ничто не предвещало беды.
И вдруг из этой мягкой, сонной тишины, как будто сотканной из ваты, родился нечеловеческой мощи крик.
Он зародился как сдавленный стон, вибрирующий, дрожащий на грани слышимости, но почти сразу многократно усилился, разорвал воздух, подобно громовому раскату.
Три сотни пар глаз открылись почти одновременно. Три сотни пар ног соскочили с лежаков, кроватей, раскладушек. Никто не смог остаться лежать под одеялом. Никто не смог удержать в руках ускользающий сон, в ужасе убежавший прочь, изгнанный неожиданным и грозным вторжением.
— Что случилось? Кто кричит? — спрашивали люди друг друга. И в ответ слышали: — Не знаю! Не знаю!
Растерянность читалась на лицах людей. Ужас сковал сердца не только простых обывателей, но и охраны, и солдат, квартировавших тут. Даже сталкеры, испугать которых было задачей не из легких, выскочили полуодетые из своих углов.
Звук между тем смолк так же внезапно, как и возник. Тишина, пришедшая ему на смену, казалась звенящей, точно натянутая тетива. На миг все, кто только что толкался в проходах, застыли, не веря, что все закончилось. Потом кто-то крикнул:
— Это из гостиницы!
И люди начали протискиваться туда, где стоял гостевой домик. У входа в хижину уже толпились Денис Воеводин, дежурный милиционер (он стучал в дверь) и трое военных. Солдаты успели к дверям гостиницы первыми и сейчас сдерживали напирающих людей.
— Расходитесь! Расходитесь! — надрывался Воеводин. Но люди стояли стеной вокруг гостиницы. Никто не только не отправился спать, но даже не пошевелился.
— Не уйдем, пока не узнаем, кто кричал! — донеслось с задних рядов.
Все закивали, соглашаясь.
— Открывайте немедленно! — орал тем временем сержант, барабаня в дверь.
— Ломать надо, — крикнул кто-то.
— Ломай, сержант, — сказал сталкер Воеводин милиционеру. Тот заколебался, и тогда Денис не выдержал, отстранил сержанта от дверей, нажал плечом... Дверца легко поддалась. Сталкер ворвался внутрь.
Странное зрелище предстало его глазам.
Гость из Большого метро лежал на полу, там же валялись его одеяло и подушка. Лицо Антона было бледным, на нем застыло выражение невыразимой муки и ужаса, глаза плотно закрыты, из разбитого носа и рассеченного лба текла кровь. Темные пятна покрывали подушку и простыню, но никаких других травм Денис не обнаружил. Руки Антона застыли в таком положении, словно он пытался от кого-то защититься.
