Гримаса испуга быстро сошла с детского личика, ему на смену пришла блаженная улыбка. Губы шептали слова благодарности...
— Хорошая идея, Лен. Молодец, — улыбнулась тетя Катя, одобрительно качая головой. — А тебе, Попова, это тоже сигнал, кстати. С нервами совсем беда. Пожалуйста, продолжай...
Маша что-то с жаром, активно жестикулируя, рассказывала Екатерине Андреевне, но Лена не слышала ее слов. Она полностью сосредоточилась на мальчике, своем, личном пациенте. Все остальное для нее сейчас не имело значения, не существовало.
— Расскажи маме про этот способ, — Лена уселась обратно на стул и продолжала невозмутимо наставлять мальчика. — Главное — напугать неожиданно. Есть еще такой вариант. Наливаешь воду в чашку. Не в стакан, он высокий, именно в чашку. Если нет чашек в доме, возьмите у кого-нибудь. Встаешь, выгибаешься, руки отводишь за спину... Ах, пробовал? Хорошо. Но лечить надо не следствие, а причину. Поэтому, Вов, послушай меня.
С этими словами она придвинулась ближе. Взяла Вову за руку, посмотрела замученному икотой и насмешками ребенку прямо в глаза.
— У тебя, мой друг, серьезные проблемы. Икота — это верхушка айсберга. В школе айсберги проходили?
Вова старательно закивал, хотел что-то сказать, но Лена жестом приказал ему молчать.
— Но речь не о школе. Икота, дорогой мой, не бывает у тех, у кого все в порядке с животом, — она похлопала его по пузу. — Понятно? Живот в твоем случае страдает из-за печени. Печень работает неправильно у тех, кто нервничает. А ты нервничаешь. И я догадываюсь, почему.
— Потому фто я смефно говорю, — тяжко вздохнул Вова.
— Именно. Фефект фикции — штука серьезная и лечится плохо. Я бы тебя с радостью направила к логопеду... Если бы он у нас был. Однако выход есть. Анекдот тебе расскажу сейчас. Жил один мальчик, который смешно говорил, так смешно, что просто ни слова не мог сказать без ошибок. И над ним все смеялись. А потом он пошел... Как думаешь, куда? На бокс. И больше никто никогда над ним не смеялся.
Вова расплылся в улыбке. Забавная история ему понравилась.
— Это про тебя, мой дорогой, — продолжала Лена строго. Она больше не улыбалась, не шутила. Она выпустила руку мальчика и смотрела на него так же, как на Митю Самохвалова, когда тот отказывался от ее помощи.
— Ты, я вижу, мальчик слабый, предпочитаешь терпеть насмешки, думаешь, это все ерунда. Не ерунда. Все равно страдаешь. Отсюда и икота твоя. Поэтому, — Лена пододвинула к себе листок бумаги и карандаш, —вот тебе записка. К Самсону. Тут я написала, когда он бывает в тренажерном зале. Покажешь ему эту бумажку, и он с тобой позанимается. Ты все понял?
Вова несколько раз хлопнул ресницами. Он не мог поверить, что все это произошло на самом деле. Что ему помогли. По-настоящему помогли. Что проблему, которую не могла или не хотела решить его мама, в считаные минуты решила почти не знакомая девушка в белом халате. На его лице сменяли друг друга радость, удивление, беспокойство. Видимо, Вова понимал, что с этой минуты жизнь его серьезно изменится. Это и радовало его, и немного пугало, как пугают детей любые перемены.
— Со мной? Грифа Самсоноф? — не мог поверить Вова. — И я стану таким фе сильным?
— Не исключено, — улыбнулась Лена. — Но одно я тебе обещаю — смеяться сразу станут меньше. Ну, удачи.
И она проводила Вову до дверей. Почти сразу ушла, слегка всхлипывая, и Маша Попова.
Минуту врач и медсестра сидели молча.
Екатерина Андреевна откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Лена тихо сидела рядом, смотрела с благоговением на пожилую женщину, ставшую для нее за последние годы не только наставницей, но и второй матерью...
— Что там у Машки? — осторожно спросила Лена, увидев, что тетя Катя открыла глаза.
— Забеременела. А рожать боится. Дескать, живем в конуре, какие тут дети.
«Как похоже на меня», — подумала девушка, но промолчала.
— Пикнула, представляешь, про аборт. Но я ее мигом на место поставила. Полковник врачу, который на это согласится, самому аборт сделает. Штык-ножом. Без наркоза. То, что боится, это нормально, глупостей бы не наделала.
Завести разговор с наставницей на тему будущих родов, которые пугали и ее саму, Лена собиралась давно, но снова не решилась. Вместо этого она спросила:
— Я все правильно сделала? Ну, с этим мальчиком. Может, зря я столько времени потратила на какую-то икоту?
Врач Соколова поправила густые седые волосы. Помолчала. Потом устремила на помощницу пристальный, цепкий взгляд.
— Сама как думаешь?
Лена подумала и кивнула. Если и можно было еще что-то сделать для затюканного насмешками Вовы, то Лена не видела этих вариантов.
— Вот и не спрашивай, — сухо произнесла Екатерина Андреевна. — Учись быть самостоятельной.
— А можно... Можно еще вопрос вам задать? — обратилась Лена к Екатерине Андреевне, видя, что та уже собирается вызвать следующего пациента.
— Конечно.
— Что главное в нашей работе? Как вы считаете?
— Главное, — врач задумалась на миг, нахмурив густые седые брови. — Главное... Видеть человека, а не галочку в отчете. Всегда помнить, что перед тобой — человек. Не просто руки, ноги, голова, а целый мир. Божье творение. А значит лечить его кое-как... Это не просто нехорошо — это такой грех, который не смоешь. Раньше этому бумажная работа мешала, будь она неладна. Но то раньше.
— Раньше и техника была, и медикаменты, — осторожно возразила на это Лена. — А сейчас у нас всего дефицит...
— Кто ж спорит-то, — вздохнула пожилая женщина, — но знаешь, Рысева... Знаешь, Лен... Я вот только после Катастрофы поняла, ради чего, во имя чего я работаю. Раньше умом понимала, а сердцем нет. А как грянула Последняя Война, как прошли через мои руки сотни умирающих... Что-то в душе переломилось. Что-то изменилось... И полковника я поддержала сразу. Можно оправдываться, а можно взять и совершить невозможное. И не один раз. Каждый день совершать на работе невозможное, пока подвиг не войдет в привычку. Со временем, надеюсь, ты тоже это поймешь. Следующий! — громко крикнула Екатерина Андреевна.
Новый пациент, молодой парень, поранивший руку, уже сидел на кушетке, а Лена все повторяла про себя слова из песни, которую напевала утром: «Дай бог, чтобы хватило сил, терпения и света. Борьба за детские сердца — нелегкая борьба, — и задумчиво комментировала про себя: — Да. За детские сердца. И желудки. И нервы...»
* * *
Дима Самохвалов много раз слышал выражение «проснуться знаменитым». Оно всегда казалось ему наигранным, слегка лживым. Дима был уверен, что слава, почет, уважение могут быть только плодом долгой, кропотливой работы, и в один момент обрушиться не могут.
И вот, не успев вернуться в метро после вылазки, бывший Митя, изнуренный, едва держащийся на ногах, почувствовал на своей шкуре, каково это — стать знаменитостью. Его тошнило, пот катился с молодого человека градом, голова раскалывалась. «Спать!» — вот единственное, чего желал в эти минуты Самохвалов. Застеленная кровать представала перед ним, окруженная волшебным ореолом, точно филиал рая на земле... Он бы все восторги и аплодисменты, не задумываясь, отдал в обмен на возможность просто остаться одному. Но вместо этого Диме пришлось битый час отвечать на вопросы полковника Бодрова. Чтобы иметь полную картину события, Дмитрий Александрович расспрашивал всех сталкеров по отдельности.
