Гриша слегка помрачнел и посмотрел на подругу с легким неодобрением. В ее словах он уловил какие-то странные нотки, напоминающие восхищение.
— Ты чё, Лен? — заговорил сурово Самсонов и добавил, увидев растерянность в глазах подруги. — Красавчиком его называешь! Обычный хлыщ с крутой станции, который шастает по окраинам и девок пялит. Для этого ему и нужен проборчик аккуратный.
Девушка сняла руку Гриши, лежавшую у нее на животе. Юноша попытался снова обнять Лену, но она отстранилась, отодвинулась на край кровати. Села, сложив ноги по-турецки, и молча уставилась в стену.
Тон, которым говорил Гриша, ужасно не понравился Лене. В первый раз он ее на полном серьезе, без тени шутки в голосе, ревновал. Лена почувствовала, как к горлу ее подкатывает комок.
— Ты сам чё, Гриш? Ты за словами вообще следишь? — проговорила она, изо всех сил стараясь не дать обиде вырваться наружу. — Первое: очень я ему нужна, а уж он мне — тем более. Смазливый козел, не больше того.
Гриша, совершенно сбитый с толку отпором, который получил от невесты, смог только пробормотать что-то невнятное. Он не ожидал, что так сильно оскорбит Лену, и сейчас лихорадочно подбирал слова, которые могли бы ее успокоить, но не находил.
— Второе. Еще раз скажешь при мне слово «пялить», обижусь серьезно. В нашем доме таким словечкам не место. И пора тебе запомнить, мой внимательный друг, — добавила Лена, поворачиваясь к Грише, — что слово «красавчик» в моем лексиконе — это не комплимент, а почти ругательство.
Самсонов видел все яснее, что дела плохи, и между ними в первый раз намечается серьезная ссора. Нужные слова в голову, как назло, никак не приходили. Поэтому Гриша вылез из-под одеяла, нежно, но крепко прижал к себе Лену, так, чтобы она не могла вырваться из его объятий, и начал покрывать поцелуями плечи, шею, волосы девушки. Даже гипс поцеловал. И лишь пять минут спустя Самсонов произнес тихо-тихо, едва слышно:
— Прости меня, Лен. Я дурак.
— Ничего, — проговорила Лена, почти справившись с остатками обиды. — Проехали.
Так они сидели долго, с полчаса, не нарушая молчание, а потом забрались обратно под одеяло. Лена лежала, положив голову на грудь Грише, он неторопливо перебирал ее волосы, целуя по очереди каждую прядь, и повторял снова и снова, точно заклинание: «Лучшая. Самая лучшая. Ты у меня самая лучшая». Гроза прошла, мир был восстановлен.
— Так что там рассказывал этот парень, гость из метро? — произнес Самсонов спустя еще некоторое время, окончательно убедившись, что Лена готова к продолжению беседы. — Что там нового?
— Да вымирает метро, — вздохнула Лена, переворачиваясь на спину, — он в разговоре с лейтенантом назвал десятка два станций, на которых никто не живет. И еще, говорит, война скоро. Проклятых веган с поморцами.
— Не веган, а веганцев. И не с поморцами, а с приморцами, — аккуратно поправил ее Гриша.
— Ну да. И мне почему-то кажется, что он не врет, — Лена замолчала, а потом спросила с волнением в голосе: — Как думаешь, если «зеленые» с Альянсом сойдутся, кто победит?
Можно было спокойно ответить что-нибудь нейтрально-успокаивающее, вроде: «Да все нормально будет» или «Поживем — увидим», такой ответ размышлений не требовал. Но и Лену, Гриша это отлично понимал, точно бы не успокоил.
— Думаю, никто, — заговорил, наконец, Самсонов, решив не врать и не отнекиваться, а выложить все прямо, как на духу. — Как ты вообще себе представляешь войну в метро? Тут же куда ни плюнь — кабели важные, системы жизнеобеспечения. Прострелят трубы, разрушат коммуникации, взорвут турбины — и кто это все восстанавливать будет? Война все соки выжмет из людей. Так что, думаю, не будет в этой войне победителей.
— Как и в той, последней, которая до нашего рождения была... — отозвалась девушка, глотая слезы.
— Точно, — согласился Гриша, аккуратно, на ощупь вытирая слезы подруги пальцами. — Но ты не отчаивайся. Если есть в метро такие люди, как господин Макаров, значит, не все еще потеряно...
— Это верно, — согласилась девушка. Слезы на миг перестали сочиться из ее глаз, но потом заструились опять.
— Просто я подумала... — продолжала она с болью в голосе, — а стоит ли мне вообще рожать? Какой в этом смысл, если мы все каждый день ходим по краю пропасти?
— Тебя, что, ставили роды принимать? — нахмурился Гриша. Он знал, что Лена, несмотря на гипс, начала уже появляться в госпитале, но не ожидал, что на нее так быстро навалят сложную работу.
— Нет, что ты, какие роды... Это я так. Теоретически. Рано или поздно я ведь тоже рожать буду...
— Я ж тебя не тороплю, — отозвался Григорий.
Он уже понял, что предстоит разговор на самую тяжелую тему, какую только можно себе вообразить. В прошлый раз беседу о будущих детях завел он сам, и в итоге жестоко в этом раскаялся. После этого влюбленные заключили договор: обо всем, что касается родов и детей, не говорить. Лена сама нарушила договор, но напомнить ей об этом Гриша не решился. Он чувствовал, что Лене надо выговориться, сейчас, именно сейчас.
— Я знаю. Но я не про сейчас. Я вообще. Стоит ли дарить эту жизнь-жестянку новому человечку, маленькому, беззащитному, ни в чем не виноватому?
— Неужто думаешь, не прокормим?
— Да разве ж я про это! — почти закричала девушка, вырываясь из его объятий. — Разве в еде дело?! Да, у нас далеко не самые плохие условия для жизни. Вовк говорил, есть много станций, на которых люди голодают, вообще едва выживают. У нас лучше. Но знаешь, я думаю, разница не велика. Они живут у края кратера, мы у подножия вулкана. И че? Большая разница? Мы наивно думаем, что бояться почти нечего, да только зря: случится взрыв — всем достанется. И им, и нам. Ты знаешь, что Ларионов говорит? Что наши блокпосты против зеленых продержатся минут пятнадцать. Максимум! Пятнадцать минут, ты слышал?! А потом они придут сюда. И тогда мало не покажется.
— Как пить дать, — мрачно кивнул Гриша, и тут же добавил, улыбнувшись через силу: — Но ведь и мы не лыком шиты, милая!
— А! Брось, Гриня. Брось. Надежды нет у нас. Будущего нет. Один туман впереди. Вот поэтому, — прошептала Лена, устало опускаясь на подушку, — я и не хочу ребенка. Нет, не то. Хочу! Но рожать крота — не хочу.
«Рожать крота», — повторил про себя Гриша, и воображение мигом нарисовало ему жуткую, омерзительную сцену: Лена рожает ребенка с головой крота.
Григорий замотал головой, заморгал глазами, но кошмар не отступал. Снова и снова видел он, как раскрасневшаяся, потная Лена, страшно утомленная долгими и трудными родами, протягивает руку, чтобы приласкать новорожденное дитя... И издает дикий вопль, коснувшись жесткой шерсти на голове младенца-крота.
— Ты права, Лен. Кругом права, — начал говорить Гриша, взвешивая каждое слово. — Мне тебе даже возразить нечего. Я и не буду. Я тебе одно скажу. Да, мы живем в норе. Большой такой, уютной, но все же норе. Не видя голубого неба, не зная, что такое зеленая трава. Но мы живем, Лен. И веганцы, знаешь ли, не бессмертны. Но это все пустая болтовня. А сказать я хотел вот что: бывали времена и хуже.
