– Но здесь озеро…
– Верно. Закрытое от ненужных глаз. Именно здесь на этой учебной шхуне вам и будет нужно подготовить два полных экипажа. Шхуны для действия на море будут построены по этому образцу позже, с учетом опыта эксплуатации.
– Что-то вы темните.
– На текущий момент эти шхуны должны стать самыми совершенными парусными кораблями в мире. Я не очень в этих делах разбираюсь, но все моряки, которые видели строительство корпуса, приходили в восторг. Многого я вам рассказать не могу, но с нашей стороны условия контракта будут выполнены безусловно.
– Хорошо. Поверю вам на слово, – кивнул Даниэль. – Где мне придется действовать и на каких условиях?
– Азовское, Черное и, по желанию, Мраморное моря. Вам надлежит нанести максимальный ущерб торговле Османской империи в этих водах. Причем Петр Алексеевич собирается выкупать у вас призы. Включая пленников. Вас ведь интересует звонкая монета. Не так ли?
– Верно. Хм. Какая будет моя доля?
– Десять процентов.
– Так мало?
– Надежный тыл и превосходные корабли того стоят, – пожал плечами поручик. – К тому же если вы себя хорошо проявите, то в следующую кампанию станете командовать эскадрой подобных судов в звании контр-адмирала. Кроме того, не забывайте, что команде тоже нужно оплатить риск и удачу, на что Петр Алексеевич собирается выделять еще сорок процентов добычи.
– Хм…
– Ну как, вас это интересует? Контр-адмирал Российского флота, эскадра первоклассных шхун под рукой и право от имени Государя опустошать торговые флоты его врагов…
– Выглядит очень заманчиво, – усмехнулся Даниэль.
– Тогда вам надлежит подписать контракт.
– Сейчас?
– Да, – кивнул поручик, доставая небольшую пачку листов. – Он составлен на русском языке, так что я вам буду помогать, переводить и пояснять.
– О! Это же даже больше, чем брачный контракт королей!
– Что поделать, такова воля Петра Алексеевича. Впрочем, тут больше условностей. Основные моменты обыденны для всех. Во-первых, вы должны будете в трехлетний срок выучить русский язык. Во-вторых, не разглашать государственные секреты. Например, устройство кораблей.
– Но ведь это можно изложить намного короче! Тут же десять листов текста!
– Давайте я вам его сначала зачитаю, а вы подумаете над содержанием контракта. Ведь он заключается и в ваших интересах тоже. Например, одним из условий является то, что Государь обязуется не увольнять вас со службы, если вы будете неукоснительно следовать условиям контракта.
– Хм… Ну что же, давайте почитаем, если дела обстоят именно так…
Спустя неделю. Москва
«Государь, Даниэль Монбар, завербованный нашими голландскими друзьями на Тортуге, под именем Даниэль Сальваторе подписал контракт и получил жалованье за первый месяц.
После осмотра спущенной на воду шхуны пришел в неописуемый восторг. Особенно его впечатлили металлический набор и такелаж
[30]
, а также всевозможные приспособления, облегчающие работу с парусами. Языком занялся с усердием. Заинтересовался занятиями в морской школе, прежде всего естественно-научными, которые отныне исправно посещает…»
Петр отвлекся от чтения и взглянул на курьера.
– Что просили передать на словах?
– Ничего, Государь.
– Вот как… любопытно. Ладно. Возвращайся. Сообщи им, чтобы за неделю до ходовых испытаний телеграфировали. Хочу присутствовать. Заодно и посмотрим на эту грозу испанцев. Все. Ступай.
Глава 5
2 марта 1689 года. Москва
Еще только начал сходить снег, а армия, собранная Голицыным, уже выдвигалась в поход. Благо что до Воронежа уже было проложено шоссе или, как его в народе называли, «петровская дорога». Тем более что на этой ветке, идущей уже от самой Вологды через Ярославль, Москву и Тулу в Воронеж, на всем протяжении имелись нормальные арочные мосты из кирпича. Так что за тот месяц, что его армия будет ползти до Воронежа, уже и снег сойдет, и земля подсохнет. А там уже и до Азова рукой подать, да еще со снабжением на лодках по реке.
Однако это все не радовало Василия. Он выдвигался с тяжестью на душе, так как чувствовал всем нутром, что над ним и Софьей с каждым днем сгущаются тучи. Да, Голицын приложил все силы к тому, чтобы подготовить этот поход как можно лучше, но надежды все равно было мало. Возможно, Азов он и возьмет. Но что будет дальше? От армии осталось едва ли семьдесят тысяч после позора позапрошлого года, и она была уже несильно-то и лояльна его возлюбленной Софье Алексеевне. Особенно после того, как Петр вместо обещанных пятисот рублей выделил две тысячи. А потом сверх того поставил амуниции на такую же сумму, только безвозмездно. И полковникам помог тканями и прочим для приведения войск в порядок еще на тысячу. В общей сложности – пять тысяч полновесных рублей
[31]
вместо пятисот. Хотя с него по-хорошему не требовалось и копейки, ибо он сам находился по малолетству на содержании казны и снаряжение армии – не его забота. И ведь помог не тихой сапой, а так, что теперь каждая собака в армии знала о том, кто главный благодетель этого похода, отрывающий от щедрот своих ради благополучия дела ратного.
Голицын поежился, как от пронизывающего ветра.
Перед ним шли бодрые ряды солдат, стрельцов, рейтаров, поместного ополчения. Все, что с горем пополам он смог собрать за предыдущий год. В Москве же оставались только потешные части Петра численностью уже под семь тысяч да несколько инвалидных команд из числа стрельцов, неспособных к походам. Тоже, кстати, созданные Петром Алексеевичем для поддержания порядка на улицах города, им снаряженные да поставленные на довольствие. Впрочем, Софья была неумолима, настаивая на том, чтобы Василий не отвлекался на второстепенные задачи. Но он сам понимал, что это – конец. Настоящий. Бесповоротный. И окончательный.
Он обернулся и посмотрел на ее лицо. Такое любимое. Родное. Захотелось плюнуть на все и остаться рядом. Чтобы если уж суждено умереть, то вместе взойти на эшафот. Василий посмотрел ей в глаза, и у него защемило в груди от чувства жалости и бессилия, а на глазах едва не выступили слезы. Потом перевел взгляд на стоящего по правую руку брата и похолодел. Его черные глаза отдавали какой-то бездной, вечностью, пахнувшей на него всем неописуемым ужасом пустоты. Словно не человек перед ним, а нечто невероятное. И в этот момент Петр улыбнулся. Вроде бы по-доброму. Но Голицына словно ошпарило. Он вздрогнул. Отвернулся. И незамедлительно выдвинулся, думая только об одном – чтобы сохранить приличие и не полететь галопом, стремясь поскорее убежать от этих жутких глаз.
