Несомненно, самым трудным для всех заложников было научиться сосуществовать со своей стражей. Маруху и Беатрис охраняли четверо парней, совершенно неотесанных, грубых и неуравновешенных. Они дежурили по двое, сидя на полу с автоматами на изготовку, и сдавали вахту через каждые двенадцать часов. Все парни носили майки с рекламными надписями, кроссовки и шорты, порой самодельные: охранники просто обрезали брючные штанины садовыми ножницами. Заступив на дежурство в шесть утра, один из парней тут же засыпал и до девяти не просыпался, так что другой караулил заложниц в одиночку; но еще чаще они дрыхли вдвоем. И если бы в это время в дом нагрянула полиция, караульные, по мнению Марухи и Беатрис, даже не успели бы проснуться.
Парни были убежденными фаталистами. Они знали, что умрут молодыми, и смирились с этой участью. Для них главное было жить сегодняшним днем. Они оправдывали свое поганое ремесло тем, что им надо помочь семье, приодеться, купить мотоцикл и обеспечить счастливую старость своим обожаемым матерям, ради которых они были готовы умереть. Бандиты, как и их жертвы, поклонялись Богомладенцу и Деве Марии. Они каждый день молили Бога о защите и милосердии; в этом была извращенность, поскольку, по сути, просьбы были о помощи в преступлениях, а взамен предлагались обильные пожертвования. Помимо Бога и Его святых, парни поклонялись рогипнолу – транквилизатору, который помогал им подражать героям кинобоевиков.
– Если еще и пивом запить, то в раж входишь с пол-оборота, – делился опытом охранник. – А тогда – милое дело пугануть кого-нибудь пистолетом и угнать тачку, чтобы покататься. Обожаю глядеть на перекошенные от страха рожи хозяев, отдающих тебе ключи…
Все остальное: политиков, правительство, государство, суд, полицию и общество в целом, – они ненавидели.
– Жизнь, – говорили они, – это дерьмо.
Сперва женщины не могли различать боевиков, потому что в масках они казались совершенно безликими. Как будто это был один человек. Но со временем стало понятно, что маска скрывает только лицо, а не характер. И заложницы научились их распознавать. У каждой маски было что-то свое, особенное, свой неповторимый голос. И главное, у каждой было сердце! Так что, сами того не желая, узницы постепенно начали делить со своими тюремщиками одиночество заточения. Они играли с охранниками в карты и домино, помогали им решать кроссворды и головоломки из старых журналов.
Даже Марина, которая полностью покорялась тюремным порядкам, не оставалась бесстрастной. Одних тюремщиков она любила, других терпеть не могла, разносила о них злобные сплетни и плела интриги, которые грозили нарушить хрупкую гармонию, установившуюся в комнате. Но при этом она всех заставляла молиться. И все молились!
Среди боевиков, стороживших заложниц в первый месяц плена, был один, страдавший внезапным помрачением рассудка. Его звали Злыднем. Он обожал Марину и всячески старался ее побаловать и ублажить. Зато Маруху Злыдень люто возненавидел с первого взгляда. Неожиданно впадая в бешенство, он пинал телевизор и бился головой о стены.
Самый странный, мрачный, молчаливый охранник был тощим, почти двухметрового роста. Он надевал поверх маски капюшон синего тренировочного костюма и был похож на сумасшедшего монаха. Его так и прозвали – Монах. Он подолгу сидел, скрючившись, в каком-то трансе. Видимо, он был тут из старожилов, потому что Марина его хорошо знала, и он тоже оказывал ей особые знаки внимания. Возвращаясь из отпуска, Монах всегда чем-нибудь одаривал Марину. Однажды он подарил ей пластмассовый крестик на ленточке, и она его надела на шею. Только Марина видела его лицо, ведь до появления Марухи и Беатрис охранники не носили масок и не скрывали своих настоящих имен. Марина считала такое отсутствие конспирации признаком того, что она не выйдет из плена живой. По ее словам, Монах был очень хорош собой, таких красивых глаз она не видела больше ни у кого. Беатрис ей верила: во всяком случае, ресницы у парня были такие длинные и загнутые, что даже высовывались сквозь узкие прорези маски. Монах был человеком крайностей. Заметив у Беатрис медальон с Девой Марией, он заявил:
– Носить цепочки запрещено. Вы должны мне ее отдать.
Беатрис заволновалась:
– Пожалуйста, не надо! Это дурной знак, со мной случится какая-нибудь беда!
Парень проникся ее беспокойством, но объяснил, что носить медальоны запрещено, потому что внутри них могут быть спрятаны электронные механизмы, позволяющие установить их местонахождение. Однако он все же нашел выход.
– Давайте сделаем так, – предложил Монах, – цепочку я вам оставлю, но медальон придется отдать. Извините, но у меня такой приказ.
У Золотушного же была навязчивая идея, что его убьют, и он трепетал от ужаса. Ему чудились какие-то призрачные шумы, он стал нарочно говорить, что у него на лице жуткий шрам, надеясь таким образом ввести в заблуждение врагов, чтобы они не могли его опознать. Стараясь не оставлять отпечатков пальцев, Золотушный протирал спиртом все предметы, к которым прикасался. Марина над ним подтрунивала, но его это не останавливало. Золотушный просыпался посреди ночи и в ужасе шептал:
– Слышите? Слышите? Это полиция!
Как-то раз он погасил ночник, и Маруха очень больно ударилась о дверь туалета, даже чуть было не потеряла сознание. А Золотушный еще и выругал ее за неумение ориентироваться в темноте.
– Хватит! – взорвалась она. – Мы тут не в детективном фильме!
Охранники мало чем отличались от заключенных. Им тоже не позволялось ходить по дому, в часы отдыха они спали в соседней комнате, которая снаружи запиралась на задвижку, чтобы они не сбежали. Все они были родом из департамента Антьокия, Боготу знали плохо. И все равно, как рассказывал один из них, когда по истечении двадцати или тридцати дней им давали отпуск, то вывозили с места службы либо с завязанными глазами, либо в багажнике машины, чтобы они сами не могли найти дорогу к дому. Другой охранник боялся, что когда он станет не нужен, его убьют как опасного свидетеля. Порой, совершенно внезапно, появлялись начальники, хорошо одетые, в масках. Им докладывали, как дела; они отдавали распоряжения. Поведение начальников было непредсказуемым, и как похитители, так и узники ощущали, что они полностью в их власти.
Завтрак узникам приносили когда придется, в самое неожиданное время. Состоял он из кофе с молоком и кукурузной лепешки с сосиской. На обед давали фасоль или чечевицу в серой жиже, в которой плавали кусочки жирного мяса; на гарнир была ложка риса. Для запивки – газировка. Есть приходилось, сидя на матрасе, так как в комнате не было ни одного стула. Кроме ложек, ничего не выдавали: ножи и вилки были запрещены правилами безопасности. На ужин разогревали все ту же фасоль и остатки завтрака.
Сторожа говорили, что хозяин дома по прозвищу Дворецкий присваивает большую часть средств, выделявшихся на содержание заложников. Это был сорокалетний здоровяк среднего роста с гнусавым голосом и красными от недосыпания глазами; заложницам казалось, что он смахивал на фавна. Жену его, низенькую, крикливую, неряшливо одетую, с гнилыми зубами, звали Дамарис. Хотя ей медведь на ухо наступил, она целыми днями громко распевала всякие мелодии и делала это так зажигательно, что казалось, она не только поет, но и отплясывает.
