– Хорошо. Рах не есть воплощение абсолютного зла. Но он не различает добро и зло так же, как дальтоник не различает цвета. Чрезвычайная его долгоживучесть и высокая неуязвимость: извините. Я просто: да.
– Ничего.
– Единственный существующий ныне рах на земле вам известен под именем барона Рудольфа фон Зеботтендорфа. Впрочем, он даже не настоящий рах. Его создал по древнему синопсису Парацельс. И потом бедняга Парацельс двадцать лет гонялся за ним по Европе. Но кадавр сам настиг его в родном Базеле… Вот этот самый барон – чужими руками, конечно – и произвел необходимые действия…
– С целью уничтожения Пятого Рима?
– Скорее всего. И Союза Девяти. И, разумеется, сателлитных организаций…
– Всех, практиковавших ксерион?
– Если ксерионом вы называете вещество, содержащееся в яйцах мангасов и предназначенное для…
– Да.
– Тогда – всех. Однако возникшее в результате этих действий искажение мировых линий не распространилось на Новый свет и часть тихоокеанского побережья Азии.
– Все равно не понимаю, почему это не коснулось меня.
– Скорее всего, вы оказались в мертвой зоне. Но могут быть и другие объяснения.
– Итак, мой друг барон решил убрать конкурентов?
– Может быть. Другая возможная причина – это то, что рах по природе своей антагоничен ксериону. Как для него непереносима эта субстанция, так и сам он непереносим для процессов, в которых участвует ксерион. Скажем, его дыхание останавливает рождение золота. Естественно, при раскрытии мировых раковин…
– Чего же он хочет в итоге?
– Это было как раз в той части, которую вы попросили отпустить: Мы не знаем.
Мы не способны понять логику рахов. Равно как и вы. Именно поэтому у нас и возникли в свое время осложнения с ними.
– Ясно: Ну, а первый вопрос?
– Все зависит от того, что вы хотите получить. Перехватить управление?
– Нет. Вернуть этих бедняг в люди.
– Безумно сложная и рискованная миссия. Необходимый инкантаментум есть в рукописи Сюань-Цзана, а вся процедура изложена в книге «Джаханнам»: нужно взять последние абзацы каждой главы и расположить в обратной последовательности: Оба источника вам доступны.
– Да, я помню. Хорошо. Спасибо вам: месье Фламель.
– А как же наша основная тема?
– Мне следует подумать.
– Хорошо. Я буду ждать вас здесь же.
По дымному следу. (Антарктика, море Росса, 1947, январь)
Советские дети приучены мечтать о полярных путешествиях, потому что знают наперед: Африка им заказана. Не ходите, дети, в Африку гулять, – слышат они еще в колыбели. Лучший детский роман, созданный при большевиках (а возможно, и вообще лучший), «Два капитана», вдохновлен опять же экспедициями Седова и Брусилова: Мое краткое знакомство с ледяной периферией Империи надолго отвратило меня от гиперборейской романтики вообще и от всяческих «кухлянок», «малиц» и «парок» в частности. Хотя только оленья доха выручала меня во время зимовки в Петербурге девятнадцатого года – особенно после того, как стараньями некоей дамы в черном кожаном меня лишили матросского пайка…
Впрочем, забудем о ней.
Хотя лето здесь было в самом разгаре, оно оставалось полярным летом. Холод, сопли, слезящиеся глаза: Единственное его достоинство с точке зрения людей военнных – это незаходящее солнце. Эскадра шла в виду берега, не опасаясь айсбергов. Самолеты держались в воздухе круглосуточно.
– Итак, о нас уже знают, – сказал Ян, снимая наушники. – И, судя по мощности сигнала, приемная станция где-то совсем неподалеку.
– Очень хорошо, майор, – М. осторожно пристроил недокуренную сигарету на край базальтовой пепельницы и посмотрел на нас. – Значит, все произойдет очень скоро. Признаться, у меня чешутся руки. И, прошу не принять за попытку обидеть вас, Ник – я испытываю тревогу в связи с последними инструкциями вашего адмирала…
– Нашего адмирала. Нашего, М.
– Совершенно верно: вашего. Ожидание внезапного удара наци по кораблям, похоже, вконец измотало ему нервы. Достаточно посмотреть, как он держит вилку: Боюсь, что при малейшей попытке сопротивления он ударит всей мощью, и тогда нам придется уподобится мэтру Кювье, восстанавливая образ мыслей здешних инженеров по осколку пяточной кости, да еще неизвестно чьей.
– У нас и у адмирала разные задачи, – сказал я. – Мы не отвечаем за корабли и команду. Американские корабли не должны гибнуть в мирное время. Конгресс этого не поймет.
– Именно об этом я и говорю, – М. опять взял погасшую сигарету в руки и стал рассматривать ее, как экзотическую бабочку. – Именно эту мысль я и хочу внедрить в вашу голову, дорогой Бонд.
– Я не возражаю, – сказал я. – Думаю, что превентивный поиск может дать результаты. Да, конечно. У вас есть соображения, где именно находится искомый объект?
– Разумеется. Вот, пожалуйста: – он открыл папку. – Американцы убеждены, что фотографию изобрел мистер Кодак, но мало кто из них знает, что может сделать из простой аэрофотографии умелый лаборант.
В папке были чисто белые листы с черными пунктирными линиями. Я долго всматривался в них, пока не понял, что это – силуэты трех самолетов, стоящих крыло к крылу.
– Всего лишь сверхконтрастная печать, – сказал М.
– И где это?
– Здесь, – на испещренной поправками карте стоял крестик. – Двести двадцать морских миль.
– Адмирал знает?
– Еще нет. Я намерен сообщись ему post factum.
– Понятно: – я посмотрел на Флеминга. – Ян, мне нужно будет каждую секунду знать, о чем переговариваются наци. Вы сумеете это обеспечить?
– На поверхности земли – да.
– Тогда, как я понимаю, вы идете со мной?
– Разумеется, – сказал Флеминг.
– А вот тот самый Блазковиц, сэр! – сержант Грейнджерфорд стоял с таким видом, словно он лично зачал великого героя и вскормил его кровью своего сердца. – Тот самый , сэр!
Филя смотрел уверенно и твердо. Челюсть у него за годы испытаний стала совсем квадратная.
– Вот как? – я сделал вид, что удивляюсь. – Я слышал, что вы в звании капитана, мистер Блазковиц.
– Никак нет, сэр, – ответствовал он с чудовищным всемирным акцентом.-
Антисемиты в штабе, сэр.
– Я отыскал его в грязном майамском кабаке в компании бичкомеров, черномазых портовых шлюх и приблудных гаитян. Вы не представляете себе, сэр, как быстро Америка забывает своих героев!
– Ну, почему же, – сказал я, глядя на Филю. – Очень даже представляю…
