– Кажется, понимаю.
– Самая страшная конспирация – конспирация перед самим собой. Мелкие и будто бы ни на что не влияющие действия. Незначительные просчеты и ошибки: как бы просчеты и ошибки: Наконец, роли. Войдя в роль, можно позволить себе нечто большее, не так ли? А роли мы себе избирали не просто «кушать подано»: хотя и без этого не обходилось: Человечество возрождалось, и мы при сем скромно присутствовали. Пугая, подсказывая, направляя…
Николай Степанович посмотрел на сидящего перед ним, вспомнил, какова роль Фламеля, и медленно кивнул.
– И в каком же положении мы с вами находимся сегодня?
– В очень сложном. Похоже, создавая противодействие самим себе, мы переусердствовали. Вы знаете, что многие знания мангасов перекочевали к людям, и использовать они их намерены уже друг против друга. Все это пока еще глубокая тайна, но рубеж очень близок: Собственно мангасов сейчас уже очень мало – триста одиннадцать. И две тысячи четыреста яиц. Даже если истребление яиц прекратится, в чем я не уверен…
– Понимаю. Но не могу сказать, что сочувствую.
– Несмотря на то, что само существование человечества – наша заслуга? Что поэзия: подбор звуков и смыслов в резонанс колебаниям мировых линий – тоже наше изобретение? Что…
– У меня случай, аналогичный вашему. Умом все понимаю, но ничего не могу с собой поделать.
Фламель усмехнулся.
– Еще коньяк?
– Да, если не трудно…
– Хочу повторить: нас уже очень мало, чтобы на что-то реально влиять. Но при этом мы буквально начинены всеми знаниями Создателей, и предыдущей цивилизации людей, и атлантов – а это было нечто необычное, поверьте, они во многом сумели превзойти самих Дево, – и множеством тайных умений новейшего времени. У нас есть внутренний запрет на применение всего этого: но у вас-то такого запрета нет…
– Простите? – Николай Степанович поперхнулся коньяком. – Что вы хотите сказать?
– Что вы можете пользоваться ими по вашему собственному усмотрению.
– Не понял: С какой стати?
– В незапамятные времена Верховный мангас Лу потерял – совершенно случайно, как вы понимаете – то, что можно назвать ключом. Или Словом Власти. Или Именем Бога. Как хотите, на выбор. И ключ этот, путешествуя из рук в руки, выбрал почему-то вас…
– Выбрал?..
– Или задержался у вас, если вам так больше нравится.
– Постойте. Зачем это было сделано? Цель?
– Говорю же – совершенно случайно. Выпал из кармана. Мангас Лу был страшно расстроен.
– Похоже, – Николай Степанович достал портсигар, посмотрел на него, – мне, как честному человеку, следует вернуть находку законному владельцу…
– Мангаса Лу нет с нами много лет. Ключ ваш. Можете подойти к двери и открыть ее.
– И что за дверью?
– О, многое. Допустим, вот это. Как пример…
Фламель вынул из внутреннего кармана свернутую трубочкой газету. Из нее выпали какие-то пожелтевшие вырезки. Сама газета была глянцевая, тонкая и шуршащая, цветные заголовки: «Иркутские ведомости», 1990, 4 января. Статья на разворот, и в центре овальная фотография: офицер с удивительно знакомым худым лицом, со «Св. Георгием III степени» на шее: «Забытый юбилей» – название статьи. И ниже, петитом: «Сто лет со дня рождения Павла Москаленко».
Павлуша! С ума сойти…
Забытый юбилей.
«В наше бурное время среди праздников и трудов, забот и сомнений иногда совершенно незамеченными проходят даты, знаменующие события важные, судьбинные, но по причинам то ли конъюнктурным, то ли случайным задвинутые в тень, в темный исторический чулан, а порой и выброшенные как будто бы за ненадобностью из дому. Кто вспомнит сегодня, что ровно сто лет назад в городе Иркутске на улице Знаменской в семье отставного военного врача родился мальчик, которому суждено будет сказать свое веское слово в истории Отечества, но которого за слово это проклянут, оболгут и возненавидят? Более того, приняв слишком близко к сердцу эти проклятия, он всю жизнь свою проживет с каиновым клеймом братоубийцы. Однако давайте попробуем отойти на время от готовых клише, навязанных народу в свое время либеральной прессой, и еще раз присмотреться к этому офицеру, »палачу Петрограда«, »душителю свобод«, »помеси Аракчеева и Бонапарта"…
В раннем детстве потерявший мать и отца, мальчик был выращен дедом, человеком образованным, суровым и сильным. Закончив с золотой медалью гимназию, он решил пойти по его стопам и поступил в учительскую семинарию, по завершении которой уехал в село Култук школьным учителем. Однако страстное увлечение природой и обычаями народов родного края подвигли его на научную стезю, и в тысяча девятьсот тринадцатом году мы уже видим его работником естественно-исторического музея при отделении Географического Общества. Уже был составлен план монголо-бурятской этнографической экспедиции, когда грянули залпы Великой войны.
С первых месяцев вольноопределяющийся Москаленко на фронте. Ранение, школа прапорщиков, первый офицерский чин. В неудачной кампании пятнадцатого года взвод подпоручика Москаленко в течение трех суток удерживает безымянный железнодорожный разъезд, обеспечивая отвод наших войск. За этот подвиг – первый Георгиевский крест и производство по службе. К марту семнадцатого года Павел Москаленко уже штабс-капитан и кавалер ордена Св. Георгия III степени – ордена, который в то время мог быть пожалован самое малое полковнику.
Отречение государя Императора Николая II штабс-капитан Москаленко воспринял крайне болезненно и некоторое время был близок к тому, чтобы, подобно многим офицерам, оставить службу – четыре ранения позволяли ему совершить это без урона чести. Однако солдаты батальона, которым он командовал, не позволили ему сделать этот шаг, могший стать роковым не только в его судьбе, но и в судьбе Отечества нашего.
После неудачного июньского наступления полк, в котором служил Москаленко, был выведен на пополнение и переформирование в район Луги, в лесной лагерь.
По распоряжению генерала Корнилова все четыре батальона были сведены в один, командовать которым назначен был штабс-капитан Москаленко.
Интересно, что это назначение охотно приняли командиры других батальонов, будучи выше чином. Доблесть и воинское умение бывшего сельского учителя тем самым оказались общепризнаны.
Благодаря некоторой удаленности лагеря от населенных мест, а также железной дисциплине, установленной новым командиром вразрез с практиковавшимся в армии губительным своеволием нижних чинов (что было, как ни покажется странным, поддержано батальонным комитетом), общее разложение армии не коснулось батальона. Интенсивно велась учеба: командир поставил перед собой и всеми солдатами и офицерами задачу создать архибоеспособное подразделение, заведомо сильнейшее, чем равное по численности германское. «Мы выбивались из сил, для сна оставались считанные часы, – рассказывал позже майор Корженецкий. – Мало того, что солдатиков необходимо было научить всему военному искусству – их требовалось и оградить от тлетворного влияния многочисленных и наглых от осознания безнаказанности вражеских агентов. Бог знает, каким чудом нам удалось отстоять их умы и сердца:»
