… Сигнал о нападении на колонну поступил от архангельских ОМОНовцев через минуту после начала обстрела. Еще через три минуты несколько «бэтээров» вылетели из пункта постоянной дислокации на помощь коллегам. Движки надрывались из последних сил, стальные механизмы трудились на износ, толкая многотонные машины туда, где гибли обреченные сибиряки. Людей на броне молотило, как в гигантском миксере, но они не жаловались. Единственная мысль металась под их касками: «Лишь бы успеть!»
Разумеется, они не успели. Все было кончено задолго до их прибытия. Архангельский блокпост все же сумел выйти на связь со штабом группировки и доложить ситуацию. Только после этого был отдан приказ прекратить огонь.
Леха Никифоров брел между чадящих машин, потеряв ощущение времени и реальности. Взгляд натыкался на изувеченные тела сибиряков, скользил по ним, не задерживаясь. Он искал только одного. Ему нужно было его найти, хотя кто-то маленький внутри подвывал от страха перед этой находкой.
Солдаты внутренних войск столпились поодаль, с ужасом разглядывая то, что они натворили. По большому счету, винить их было не в чем. Они четко и грамотно исполнили свою работу. То, что в засаду попали не те, кого они ждали, не было их виной. Был отдан приказ, они его выполнили. В бою некогда приглядываться и прислушиваться, если ты хочешь остаться живым.
Алексей подошел к завалившемуся в кювет «Уралу», возле которого уже суетились медики. Колени подкосились, и он почти рухнул на колени перед телом своего друга. Медики пока возились с ранеными, до убитых руки еще не дошли. По этому Леха сразу понял, что надеяться не на что.
Грудь Сашки Лосева разворотило крупнокалиберными пулями, но лицо было почти не испачкано кровью. Сашка был без каски, да и его черный берет валялся неподалеку. Он сжался в комочек, в позу эмбриона, словно пытался спрятаться от боли и пуль, прижав руки к груди.
Никифоров сглотнул острый, словно еж, комок, бережно уложил друга на спину, выпрямив ноги и сложив руки на груди, и испачканной в крови рукой закрыл его остановившиеся глаза. Подобрал берет и хотел положить его на грудь товарища. Взгляд его наткнулся на фотографию девушки по имени Ольга, которая ждала своего любимого в далеком сибирском городе, и еще не знала, что не увидит его больше никогда. Помедлил мгновение, спрятал фотографию в нагрудный карман, наклонился, и прикрыл беретом лицо Сашки. Мухи уже кружились рядом, и он не мог позволить им устроить свой пир на том, кого он считал своим младшим братом.
– Двухсотый? – деловито осведомился подошедший парень в камуфляже и с медицинской сумкой.
– Лейтенант Лосев. Александр, – выдавил из себя Леха.
Медик наклонился над убитым, доставая нож. Никифоров схватил его за плечо, и рванул на себя.
– Не смей! Слышь, ты!
Медик недоуменно посмотрел на него, пожал плечами, и пояснил:
– Документы же надо достать, и жетон.
С минуту Никифоров молчал, не отпуская плеча солдата. Потом очнулся, махнул рукой, и, спотыкаясь, пошел прочь. Его губы тряслись, а сильные руки сжимали кулаки от бессильной ярости. Не уберег! Не сумел!
Он остановился, будто наткнувшись лбом на бетонный столб. Закипавшие на глазах слезы мгновенно высохли, а из горла вырвался булькающий рык.
На деревянном ящике возле стены блокпоста сидел осунувшийся старший лейтенант в форме ВВ, с почерневшим, закопченным лицом. Плечи офицера были опущены, будто придавленные неподъемным грузом, светлые перепутанные волосы, покрытые пылью, вяло шевелил ветерок. Старлей курил, выпуская дым между расставленных коленей. Даже подчиненные обходили его стороной, как прокаженного.
Почувствовав, что рядом с ним кто-то есть, старший лейтенант поднял опустошенный взгляд, натолкнулся на яростное пламя в глазах ОМОНовского офицера, и медленно поднялся, выбросив окурок.
Они долго смотрели друг другу в глаза. Во взгляде вэвэшника не было ни вины, ни раскаяния, ни страха. Только пустота, усталость, и безграничная, космическая тоска. Ненависть, пылавшая в груди Лехи, выдохлась сама собой. Он не мог наказать старлея сильнее, чем он сам. Леха хотя бы мог кого-то ненавидеть. Кого-то другого. А капитан ненавидел сам себя. Люто, до судорог в животе. Но он не мог казнить сам себя, это было бы позорной трусостью. Поняв, что этот офицер не будет его убивать, старлей с разочарованием отвернулся, и тяжело ступая, двинулся в сторону, не разбирая дороги…
…Майор Матвеев, командир отряда Архангельского ОМОНа, щедро плеснул водки в стакан Лехи Никифорова. Архангелогородцам еще на неделю пришлось остаться на своем блокпосту, пока не была подготовлена новая замена. Сегодня они собирались отправиться, наконец, домой. Перед отъездом майор зашел к Никифорову, услышав, что в этом проклятом бою тот потерял друга.
– Ты не вини нас, капитан, что на наших глазах это все случилось. Ничего мы сделать не могли. Если только врезать со всех стволов по «вованам». Но что бы это изменило? Только еще больше цинков домой бы полетело. Помянем, давай!
Леха мрачно кивнул, сгребая граненый стакан в широкую ладонь, и, не говоря ни слова, махнул его в рот. Посидели молча, переплавляя жгучую жидкость в хмель. Только не шел этот желанный хмель, хоть убей. Леха уже неделю глушил себя водкой, дурел от нее, но облегчение не приходило.
– Знаешь, сколько граней на стакане? – неожиданно спросил он майора, не поднимая глаз.
– Нет, – удивленно глянул Матвеев.
– Двадцать шесть. Ровно двадцать шесть, – бесцветно сказал капитан, вертя в пальцах посудину.
Майор поежился. Он был опытным воякой, и смертями его было не удивить. И горем тоже. Но сидевший перед ним парень казался мертвым, по странной случайности задержавшимся на этом свете.
– Это операция была, – словно оправдываясь, сказал Матвеев. – Очень четко рассчитанная операция чехов. Дезу о подходе к Хаджи-Юрту колонны боевиков на грузовиках запустили на самом верху, в штабе группировки. Вернее, кому-то из вэвэшных шишек. Те, естественно, решили все сделать сами, не ставя в известность ни ментов, ни армейцев, ни чекистов. Расчет верный был, засаду они грамотно выстроили. Чего говорить.
Матвеев зло сплюнул, закуривая сигарету. Леха ничего не сказал, но внимательно слушал его.
– Когда колонна подошла, они уже наготове были. Но проверку все же послали. Все бы обошлось, но из-за дороги, с противоположной стороны, по ним из гранатомета шарахнули, прямо поверх машин. Там развалины фермы. Изнутри помещения стреляли, грамотно, визуально выстрел не был виден. Тут и завертелось. Сибиряков покрошили в считанные секунды. Ни одного шанса не оставили.
– А вы что же? – с трудом вытолкнул из горла Леха.
– А что мы? – сокрушенно махнул рукой майор. – «Вованы» с общей частоты ушли, настроились на вертолетчиков, чтобы поддержку вызвать, если справляться не будут. Мы на федералов вышли, чтобы хоть они отбой дали. А те нас матюками обложили. Решили, что это чехи на частоту вылезли, своих прикрывают. Раньше такое сто раз бывало, на слово уже не верит никто. Пока на штаб группировки вышли, пока чего – все уже кончилось. Говорю же – сами стрелять по «вованам» хотели уже. Бог удержал, дал сил. Чехи на это и рассчитывали. Потом, когда прокурорские приезжали, оказалось, что аккурат между нашим блокпостом и «вованами» пулеметная точка была оборудована. Два ПК, стволами один в нашу сторону, другой – к «вованам». Если бы в разгар они заработали – мы бы как пить дать сцепились. То ли стрелки не успели, то ли еще что – повезло. Покрошили бы мы друг друга в мелкий винегрет. И так три десятка «двухсотых» и почти столько же раненых.
