Я связался с нашим вторым фургоном. Что хорошо в ребятах из «Н», так это умение не задавать вопросов. Дом… квартира… минимум два человека и пять-шесть собак… Какие это собаки, ребята сегодня видели. Я не решился им запретить, и они бросились на помощь людям и почти час выдерживали атаки псов на здание зимнего рынка, где сумели укрыться прохожие, посетители всяческих открытых кафе, кофеен и ресторанчиков, уличные торговцы… У меня их вообще пытались забрать — и забрали бы, но псы исчезли так же внезапно, как и появились.
Медики, оказывающие помощь на улицах, начали давать сводки, и от этих сводок шевелились волосы.
На взятие квартиры я отрядил шестерых и пошел с ними сам. Полицейские были в противопульных нагрудниках и шлемах, с короткоствольными «барышевыми» в руках.
На стволы были насажены мощные глушители, и с ними автоматы, и без того имеющие непривычный «неоружейный» вид, вообще походили то ли на пылесосы, то ли на распылители для побелки. На самом же деле это была крутая игрушка, лучшая среди того, что имелось в наличии. Из нижнего тридцатимиллиметрового ствола можно было выстрелить картечью, гранатой или, скажем, мягкой медной пулей и вынести к чертовой матери любой замок, а верхний выпускал девятимиллиметровые пули или одиночными выстрелами, или отсекая по три, или ненормированной очередью с замедленным темпом стрельбы, или в режиме «мясорубки» — все шестьдесят шесть патронов в одну секунду. При этом у него практически не задирало ствол. Нельзя сказать, что эта машинка лишена недостатков, но при надлежащем уходе и в неполевых условиях она приемлема вполне. Правда, для перестрелок в тесных помещениях патрон излишне мощен, и рикошеты пуль представляют немалую опасность и для неделиквентов, и для самого стрелка…
Я пошел почти налегке: со стареньким «Березиным». Почему-то за столько лет службы, перепробовав несколько сот образцов оружия, я вернулся именно к нему, вроде бы вполне заурядному пистолету выпуска шестьдесят шестого года. Он не отличался ни сверхточностью, ни особой скорострельностью из-за сильной отдачи — сказывалось использование очень мощного маузеровского патрона. Кроме того, он крупноват и тяжеловат. Тут уж, однако, как в том анекдоте: если у тебя такие слабые руки, так чего ж ты замуж пошла? Но зато по законам каких-то неуловимых гармоний «Березин» совершенно не чувствуется в руке как посторонний предмет и как-то всегда успевает навести свой недлинный хобот на цель раньше, чем эта цель начинает эффективно реагировать. Очень жаль, что кому-то в казначействе пришла в голову мысль экономить на порохе, и маузеровские патроны «9/25,5» (пуля которых прошибала навылет любой бронежилет, а если не прошибала, то отправляла носителя непрошибаемого жилета в такой нокаут, после которого добросовестный арбитр вспотел бы, считая) заменили в производстве на «9/19», в девичестве парабеллум… и в армию валом пошел «Драгунов» — тоже по-своему хорошее оружие, но уже немного не то.
И опять же — какие-то тревожащие меня разговоры о грядущем переходе на еще более легкий патрон…
Нет, все-таки военный пистолет — это в первую очередь мощный пистолет. Сие касается и стрельбы в помещениях — просто надо уметь попадать туда, куда нужно, а не туда, куда получается. Я знаю, что есть другие мнения, но сомневаюсь, что мои оппоненты решились бы отстаивать свою правоту, так сказать, практически.
На доме у входа висела медная табличка: «Чтим законы». Лестница, против ожидания, была чистая и даже освещенная, пусть и слабыми лампочками. Купец Гильметдинов держал марку… Мы поднимались тихо, прислушиваясь. Дом пока спал.
Нужная нам дверь была обита рыжеватой искусственной кожей. Открывалась она, согласно правилам противопожарной безопасности, внутрь квартиры — так что теоретически могла быть просто выбита хорошим согласным ударом. Я осмотрел замки: обычные, ничем не примечательные. И не было признаков того, что накладки вокруг скважин недавно снимали, — а без этого замка не сменишь. Так что ожидать можно было только баррикады по ту сторону двери.
Я достал стетоскоп, приложил к скважине. Посапывание слышно хорошо. Похоже, что и баррикады нет…
Полицейский минер выпустил струю сероватой пены из баллончика: по замкам, выше их и ниже. Воткнул в пену полоску целлулоида, поджег. Мы отошли на несколько шагов. Ахнуло глухо, все заволокло пылью и дымом. Чем-то подобным подорвали сегодня контору гейковцев. Только использовали не доли грамма, а с килограмм.
Или даже больше.
Первыми ворвались два огромных сержанта, дав несколько вспышек парализующих ламп. Во вспышках: переплетенные тела псов, настолько чудовищные и невероятные, что кажутся картинками из «Доктора Моро». Что-то длинное вытянулось у окна, а в кровати сидят мальчик и девочка, и девочка заслоняет мальчика собой, прячет за спину… Автоматы бьют не оглушительно, но все же с громкостью барабана. Псы визжат.
Уже горит яркий постоянный свет — один из тех, кто входит за мной, всаживает в потолок осветительную гранату. Минута ровного света нам обеспечена.
Вовремя.
Пес бросается на меня, как отскочивший от поля мяч. Пуля не останавливает его, только переворачивает. Вижу белое брюхо, раскинутые лапы. Сверкают в стороны брызги крови и мозгов. Полцентнера костей и мускулов бьют меня в грудь, я отлетаю к стене. Когда встаю, все уже кончено.
Звон стекла.
Длинной тени у окна нет.
Собаки еще пытаются ползти, дергают лапами.
Мальчика и девочку держат по двое, но все равно не могут удержать. Они голые и, наверное, скользкие. И у них острые ногти, один из полицейских отшатывается, зажав ладонью глаз. Девочка — бешеные глаза! не бывает такой ненависти… — рвет ногтями свое горло. У нее что-то остается в руке, а черная яма пониже подбородка вдруг заполняется красным — и волной, и тугими струями выхлестывает невыносимо алая кровь…
Но вторая пара крепко держит мальчика, он борется молча, однако его все-таки прижимают к полу — среди растерзанных пулями псов — и сковывают: руки за спиной — одна пара, ноги вместе — одна еще пара, и третья пара наручников — вперекрест: левая рука с правой лодыжкой. Теперь он может попробовать откромсать себе яйца… уже не сможет: полицейский маленькими блестящими никелированными кусачками сламывает приклеенные к ногтям лезвия. А потом надевает четвертую пару наручников: повыше локтей.
От этого не освободился бы и Гудини… да и я — даже в лучшие годы… Доклад снизу: «Парашютист». Кто?
Сорокина В. П. Насмерть.
Что ж, следовало ожидать…
Подхожу к окну. М-да… в запарке допустить такое…
Стоят наши машины. Две. Стандартнейшие фургоны. Совершенно одинаковые. Со светящимися вензелями на крышах — «к». Причем — стоят только наши. Других нет.
Кто угодно заподозрит неладное. Хорошо — мы опоздали на секунды. Даже не на минуты, нет. И все равно: взят один из трех…
Из трех ли? На раз-два-три — осмотреть помещение по углам и чуланам, под кроватями и на шкафах… Никого.
Слушайте, ребята, что же это делается-то в мире? Даже мне — жутко. Не было такого раньше. Вот сдохнуть мне — не было.
