Девочка на полке застонала, Мишка с Зоей вскочили с мест и склонились над нею.
Бедный Мишка, подумал я. Когда он забывал, что на него могут смотреть, у него делалось такое лицо… коза, мысленно говорил я этой Зое… мадемуазель Дальон, разъети твою мокрым кверху… ты же ничего не понимаешь, коза…
Впрочем, я, наверное, тоже мало что понимал. Кроме одного: вчера они чуть не убили моих самых родных. И теперь я никогда не перестану их самих — выслеживать и убивать.
Выслеживать и убивать.
Да, они научились скрываться. Пять лет назад казалось, что мы их загнали в землю по темечко. Но они выработали новую систему конспирации, при которой нет ни центра, ни строгой структуры, ни главарей, ни исполнителей, ни явок, ни паролей… эластичная сеть. Мы путаемся в ней, рвем какие-то нити, что-то вытягиваем — глупое и ненужное. Прилипаем. Пачкаемся. Отравляемся странными ядами. Ну и что? В шестидесятых — точно так же были бессильны против «безымянных пар». В восьмидесятых — никто не представлял, как пресечь «асинхронистов».
Научились же. Пусть сегодня мы еще не знаем, как можно изничтожить эту новую напасть, — ничего: поймем и… того. Сушите сухари.
Спор брони и снаряда вечен.
— Па. Она приходит в себя.
Мишка. В глазах тревога. Почему?
Ах, вот оно что… Лицо девочки подергивается, дыхание прерывистое, стоны — она вскакивает… это ей кажется, что вскакивает, на самом деле движения ее слабы и незакончены, ребята помогают ей сесть, и вот теперь надо успеть ее успокоить, пока не появилась Матильда…
Все хорошо, все хорошо… не бойся, мы друзья… разными словами с разных сторон, но одно и то же, именно это: ты среди друзей. И она, кажется, верит.
Зоя проинструктирована: не расспрашивая, убедить: мы хотим найти и покарать тех, кто так напугал ее. Но для этого нам будет нужна кое-какая помощь. Девочке придется вспомнить все; это тяжело, но мы будем рядом. Мы не дадим ее в обиду. И мы убьем всех, кого она вспомнит.
Некоторых мы уже убили.
Смотрю на Мишку. Результаты вскрытия того мальчика, любителя больших кошек, я ему показал. Он пробежал глазами и кивнул. И больше к этому не возвращался.
Биологический возраст убитого порядка девятнадцати лет. Взросление и рост тела прекращены систематическим введением препаратов, корректирующих деятельность гипоталамической системы. Изменения в организме находятся на грани необратимого уродства (так в заключении; патологоанатомы вообще странные люди; будто бы изменения у трупа могут быть обратимыми). Гормональный и липидный баланс, а также развитие сердечно-легочной системы свидетельствуют о долговременном пребывании объекта в условиях высокогорья…
Какая-то зацепка есть.
Фургон остановился, тут же тронулся вновь. Снова остановился — резко. Щелкнул интерком. Водитель закричал: обзор, включите обзор! И что-то кричала Матильда.
Она уже сидела в кабине. Я включил. Сначала ничего не понял. Пылали огнями рекламы «Золотого Льва», поэтому то, что ниже, различалось плохо. Потом экраны адаптировались.
Это было похоже на дикий сон.
Серая пена бегущих собак. Без лая, с угрожающим рычанием. Люди тоже бегут… не все. Кто-то лежит, кто-то пытается ползти, отбиваться… их рвут на части. Прямо на нас мчится огромная собака, в пасти зажата маленькая рука. Кричит Матильда — без слов, чистый крик. Фургон резко рвет с места, нас бросает друг на друга, не могу отозваться от экранов. Собак уже нет. Мы катим по проспекту Синан вниз, из боковой улочки вырывается новая волна зверья — прямо под колеса. Врезаемся прямо в них…
Год 1991. Игорь
Москва. Финал
Он сел, как было велено. На лицо его откуда-то сбоку выползала глуповатая улыбка. Он гнал ее, но она опять выползала.
— Игорь… ничего себе — Игорь… — он хихикнул.
— Ты, конечно, думал, что я, как остальные… — я провел пальцем по горлу.
— Дурачок, — сказал он и опять засмеялся — уже громко, в голос. — Нет, ну как ты влетел сюда… ангел возмездия!
Было намерение, — сказал я. — Впрочем, оно и осталось.
— Поздно, — становясь серьезным, сказал Тарантул. — Они ушли. Я тоже опоздал.
— Они — это кто?
— Ну кто… к кому ты сюда ворвался? Я не знаю, как они себя называют.
— Неважно. Дальше.
— Послушай, Игорь. Мы не на допросе… и вообще я пока что твой начальник. Так что будь, сынок, повежливее.
— Мы оба покойники. Это наши единственные звания и должности. А в предыдущей жизни, мне кажется, ты слегка провинился передо мной. Это о вежливости.
— Интересная мысль… Ты хочешь сказать, что я подставил твою группу?
— И это тоже.
— Нет, сынок. Я просто не мог вывести тебя из-под удара, потому что вынужден был скрываться сам. И не смог уничтожить все документы, которые следовало бы уничтожить…
— Мою медицинскую карту, скажем?
— Медицинскую карту?
— Именно.
— У меня ее не было.
— А где же она была? И как фотография из нее попала к «муромцам»?
— О, если тебя стали занимать такие детали…
— Ничего себе — детали!
— Детали, сынок, не обольщайся… Значит, ты просто не понимаешь, что происходит.
— Допустим, не понимаю. Действительно не понимаю. Или понимаю…
— Понимаешь часть происходящего. Меньшую, большую — неважно. И части эти не совпадают. Не совмещаются. Не стыкуются.
— Да… Что-то вроде этого.
— Я столкнулся с этим — вот так, в лоб, вплотную — шестнадцать лет назад. Будешь слушать?
Не знаю, почему, — но я кивнул. И Тарантул стал рассказывать.
К тому времени, к зиме семьдесят четвертого-семьдесят пятого, уже несколько лет прекрасно работал Центр стратегических исследований, и Тарантул, естественно, имел туда полный доступ. Ребята из Центра насобачились давать региональные прогнозы на два-три месяца, а глобальные — на полгода и больше. Шло к тому, что в делах государственных наступала какая-то совершенно новая эпоха, эпоха если не полной зрячести, то, по крайней мере, полузрячести. Политикам теперь открывалась возможность весьма точно знать последствия любого серьезного шага — не совершая при этом самого шага. Такие ненадежные материи, как чутье и интуиция, уходили на третий план, уступая место умению четко формулировать вопросы. Но вот той памятной зимой произошел большой конфуз: разразились два кризиса, Месопотамский и Сахалинский. Месопотамский был предсказан за три месяца в деталях; Сахалинский не был предсказан вовсе. Он произошел как бы на пустом месте, хотя вся информация с мест была доступна, обработка ее велась на общих условиях, а тщательнейшее разбирательство признаков саботажа не выявило. Кризис между тем разросся до масштабов военного столкновения, была проведена ставшая сразу классической Курильская десантная операция, произошло два крупных морских сражения, в Маньчжурии развернулись три танковые армии, — и Япония сдалась, отказавшись от притязаний на все сделанные ею в ходе русскояпонской войны территориальные приобретения… Понятно, что ребята бросились смывать свой позор. Они разобрали весь ход кризиса буквально по минутам, и оказалось, что информация о каждом вновь возникающем факторе появлялась у рецепторов за несколько часов, максимум за сутки до того момента, как фактор вступал в действие. Такое могло быть, скажем, при проведении тщательно спланированной операции в условиях строжайшей секретности. Здесь этого не было: операции планировались на ходу и приблизительно, ставка делалась на командиров среднего звена; никаких специальных мероприятий по усилению режима секретности не было.
