Более трагические последствия имели почти аналогичные события того же года на Черном море. Там в Керченской гавани внезапно среди бела дня взорвался фрегат «Третий». На нем, как и во всех вышеупомянутых случаях, пожар начался тоже с крюйт-камеры, где в то время находилось полторы сотни бочек с артиллерийским порохом. Жертвами взрыва стали мичман Волкович и девятнадцать матросов. Виновник трагедии на этот раз был все же найден. Им оказался артиллерийский унтер-лейтенант Багреев, с которым также обошлись на редкость снисходительно – его разжаловали на один год в канониры. Примечательно, что Екатерина Вторая, прочитав доклад о гибели черноморского фрегата, написала на докладной бумаге весьма достопримечательную фразу: «Подобные несчастия ни от чего иного происходят, как от неисполнения предписанию и от послабления; от чего люди гибнут, а государство слабеет, ибо теряет оборону…»
Куда более серьезным было наказание спустя несколько лет командира 40-пушечного черноморского фрегата «Иоанн Богослов» капитан-лейтенанта Марина. Во время стоянки судна у Николаева была назначена перемывка корабельной крюйт-камеры. Мероприятие это, как мы уже отмечали выше, всегда достаточно ответственное и опасное, а потому, согласно соответствующей статье тогдашнего корабельного устава, препоручалось под личную ответственность и контроль командира корабля. Несмотря на это, капитан-лейтенант Марин покинул фрегат и съехал по каким-то личным делам в город. Во время перемывки произошло возгорание порохового хранилища, закончившееся гибелью фрегата. Вместе с кораблем погибли и двенадцать матросов. За преступное отношение к своим непосредственным обязанностям капитан-лейтенант Марин был разжалован навечно, лишен дворянства и сослан гребцом на балтийские галеры. Его участь разделил и вахтенный лейтенант, также оставивший крюйт-камеру без должного присмотра.
* * *
Во все времена на русском флоте все команды исполнялись только бегом, особенно, если это касалось тушения пожара или уборки парусов перед надвигающимся штормом или шквалом. И это неслучайно, ведь любая заминка здесь могла стоить жизни судну и всей команде.
Из путевого романа Гончарова «Фрегат „Паллада“: „Я сидел в кают-компании, прислушиваясь в недоумении к свисту ветра между снастей и к ударам волн в бока судна. Наверху было холодно; косой, мерзлый дождь хлестал в лицо. Офицеры беззаботно разговаривали между собой, как в комнате, на берегу; иные читали. Вдруг раздался пронзительный свист, но не ветра, а боцманских свистков, и вслед за тем разнесся по всем палубам крик десяти голосов: „Пошел все наверх!“ Мгновенно все народонаселение фрегата бросилось снизу вверх; отсталых матросов побуждали боцмана. Офицеры бросили книги, карты (географические: других там нет), разговоры и стремительно побежали туда же. Непривычному человеку покажется, что случилось какое-нибудь бедствие, как будто, что-нибудь сломалось, оборвалось и корабль сейчас пойдет на дно. „Зачем это зовут всех наверх?“ – спросил я бежавшего мимо меня мичмана. „Свистят всех наверх, когда есть авральная работа“, – сказал он второпях и исчез. Цепляясь за трапы и веревки, я выбрался на палубу и стал в уголок. Все суетилось. „Что это такое авральная работа?“ – спросил я другого офицера. „Это когда свистят всех наверх“, – отвечал он и занялся авральною работою. Я старался составить себе идею о том, что это за работа, глядя, что делают, но ничего не уразумел: делали все то же, что вчера, что, вероятно, будут делать завтра: тянут снасти, поворачивают реи, подбирают паруса. Офицеры объяснили мне сущую истину, мне бы следовало так и понять просто, как оно было сказано – и вся тайна была тут. Авральная работа значит – общая работа, когда одной вахты мало, нужны все руки, оттого всех и „свистят наверх“! По-английски, если не ошибаюсь, и командуют „все руки вверх!“. Через пять минут, сделав, что нужно, все разошлись по своим местам. Барон Криднер в трех шагах от меня насвистывал под шум бури мотив из оперы. Напрасно я силился подойти к нему; ноги не повиновались, и он смеялся моим усилиям. „Морских ног нет у вас“, – сказал он. „А скоро будут?“ – спросил я. „Месяца через два, вероятно“. Я вздохнул: только это и оставалось мне сделать при мысли, что я еще два месяца буду ходить, как ребенок, держась за юбку няньки“.»
И пожар, и сильный шторм всегда являлись самыми серьезными экзаменами для моряков парусного флота…
Глава восьмая
Штормов бояться – в море не ходить
Ни частые шторма, ни холод и обледенение не могли остановить российских мореплавателей. Те, кто оставался по тем или иным причинам на берегу, остро завидовали ушедшим в океан товарищам. И это несмотря на ежеминутную опасность, несмотря на отсутствие воды и холод, несмотря на шторма и ураганы. Они были настоящими русскими моряками – наши пращуры!
Порой случались такие шторма, которые навсегда остались в истории нашего флота. К примеру, в 1807 году корабли эскадры вице-адмирала Сенявина, возвращаясь из Средиземного моря, попали в Бискайском в один из самых страшных и долгих штормов, который едва не стал для нашей эскадры последним. Столь сильного и затяжного шторма не помнили даже видавшие виды морские волки. Сильный северный шквал заставлял взять все рифы и лавировать. Рядом то и дело возникали черные воронки смерчей, которые уже не успевали разбивать ядрами. Бьющие в борта громады валов, кренили корабли так, что те палубами черпали океан. На мачтах хлестали ветром клочья марселей. Брамселей не было вообще. Снизу тащили новые паруса, поднимали их, предварительно беря все рифы. Марсовые, раскачиваясь над кипящей бездной, резали разорванные остатки полотнищ и крепили новые. Мачты ломались как спички. Расшатанный корабельный набор скрипел неимоверно. Из прогнивших пазов вода хлестала фонтанами. Цепные помпы уже не успевали ее откачивать из трюмов. Под ногами матросов замелькали крысы – верный признак того, что дело приняло по-настоящему плохой оборот. Команды переодевались в первый срок. Первые десять суток эскадра боролась с ветром и волнами на высоте знаменитого мыса Сан-Винцент, то подходя, то удаляясь от берега. Постепенно шторм начал отгонять российские корабли все ниже и ниже.
Сам командующий, молчаливый и сосредоточенный, не сходя, все время был на шканцах флагманского «Твердого», намертво вцепившись руками в перила ограждения. То и дело вице-адмирал с тревогой оглядывает горизонт, выискивая среди бушующей стихии мачты своих кораблей. Пока все целы, но тревога не покидает ни на минуту.
– И за что ж нам болтанка такая, Дмитрий Николаич! – кричит ему, пытаясь перекрыть вой ветра, командир «Твердого» Митьков. – Мало ли вынесли за все эти годы, так напоследок еще и в бурю угодили!
– За грехи даются людям бури сии! – передергивает плечами Сенявин. – Да эта не по адресу попала! Не мы в бегстве нонешнем виновны!
– Так в столичных кабинетах бурь-то не бывает! – снова кричит капитан корабля.
