Перезарядив карабин, он выстрелил и убил еще одного болгарина, сбросив с лошади. Выстрелил снова, но лошадь дернулась, и пуля прошла мимо.
Два болгарина спешились и бросились к Алессандро, один с кинжалом, второй со штыком. Он свалил одного, но второй стащил его с седла, выбил из рук карабин, развернулся и направился к девочке.
Алессандро пополз к ней, и ему досталось как от винтовочных прикладов, так и от лошадиных копыт. Сквозь лес гнедых ног и поднятую пыль он увидел, как болгарин с кинжалом подошел к ребенку и занес оружие над головой. Девочка с коротко стриженными волосами смотрела на него темными глазками, напоминающими изюминки. Их взгляд поднялся вслед за кинжалом, а потом кинжал стремительно опустился, так быстро, что взгляд за ним не успел.
Алессандро закрыл глаза, думая, что сейчас убьют и его. И ошибся.
Они оставили его на земле, пока успокаивали лошадей. Раненый привалился к стволу невысокого дерева, судя по всему, рана не была тяжелой, убитый лежал кучей тряпья.
Два болгарина вошли в дом и вынесли несколько деревянных клеток. «Что в клетках?» – спросил раненый, рассчитывая на кроликов, кур или другую съедобную живность. Но там сидели четыре большие крысы.
Болгары разграбили дом подчистую. Вытаскивали одеяла из большого сундука и бросали в пыль. Забрали одежду крестьянина и украшения его жены. Фотографию ребенка бросили на землю. Она упала лицом вниз.
Когда лошади успокоились, а болгары смотрели на крыс, размышляя, стоит их есть или нет, Алессандро велели выкопать две могилы. Мелкую и глубокую.
Разные мысли роились в голове Алессандро, а когда болгары опустили сундук в землю, предположил, что сундук послужит гробом для их друга, но они похоронили убитого болгарина в другой могиле.
Поскольку болгары не проявляли интереса к семье фермера, даже не смотрели в их сторону, Алессандро сделал вывод, что глубокая могила для него, только не мог понять, почему болгарина положили в сырую землю, а ему приготовили гроб.
Но потом увидел, что один из охранников выходит из дома с молотком и пригоршней самодельных гвоздей. Алессандро посмотрел на смеющихся болгар, потом на крыс. И пустился бежать.
Почти стемнело, он ломился через какие-то колючие кусты, мчался со всех ног. И хотя прокладывал путь болгарам, двигались они гораздо медленнее, потому что за прорыв сквозь колючки им светила куда как меньшая награда, чем ему.
Алессандро думал, что сможет удрать, если темнота прикроет его, и бежал даже после того, как затихли редкие винтовочные выстрелы болгар. Где-то через час залез совсем в другие кусты и затих. Прислушивался всю ночь, но слышал только соловьиные трели и журчание реки.
* * *
В сумерках следующего дня – он брел по залитой солнцем равнине, так и не найдя ничего съестного, – Алессандро вышел к невысокому холму, на котором цвело множество цветов, несорванных и несъеденных, и яркостью они не уступали витражам со святыми и младенцами, которые он оставил болгарам и суданцам. Принявшись за еду, он подумал, что увидел солдата, но этот человек стоял, не шевелясь, за островком наперстянки, одетый в красные, как маки, штаны, ярко-синий мундир с белым кантом и золотой шлем. Мундир украшали пуговицы, галуны, нашивки, а сапоги и усы были такие черные и такие вощеные, что Алессандро уже и не знал, то ли это галлюцинация, то ли игрушка.
– Наперстянка славится тем, – заговорила галлюцинация по-немецки, – что не блекнет даже через несколько месяцев после того, как ее срезали. Все потому, что цветы остаются ядовитыми, пока не теряют цвет. У меня в поместье росла такая, но мы ее срезали, чтобы освободить место для теннисного корта. Три месяца спустя я перекинул мяч через ограду, пошел за ним и увидел, что наперстянка лежит огромной кучей, над ней тучей висят комары, а цветы не поблекли.
Алессандро повернулся к галлюцинации.
– И где же твое поместье? – спросил он, запинаясь, по-немецки.
– Неподалеку от Вены.
– Понятия не имел, – Алессандро продолжал кормиться цветочными лепестками, – что немецкий – язык моего подсознания.
– Немецкий – язык моего подсознания, – заверила его галлюцинация.
– Разве ты не говоришь по-итальянски? – удивился Алессандро, глядя на него снизу вверх.
– Да, конечно. Ты предпочитаешь говорить по-итальянски?
– Так будет проще.
– Не возражаю, – ответила галлюцинация на итальянском с сильным немецким акцентом.
– Ты что, не можешь говорить без акцента?
– Боюсь, что нет, но и твой немецкий не так уж безупречен.
– Да, но ты – продукт моего воображеня, поэтому должен говорить по-итальянски безупречно.
– Ты думаешь, что только представляешь меня себе? – спросила галлюцинация.
– Я точно знаю, что ты – плод моего воображения.
– Как интересно. Никогда не встречал человека, который разговаривал бы со мной в полной уверенности, что я – плод его воображения. Судя по твоей одежде, ты, без сомнения, сумасшедший. Я прав? Где твоя психиатрическая лечебница? Ты сбежал или тебя выпустили, чтобы ты поел цветов?
– Исчезни, игрушка. – Алессандро прогнал галлюцинацию взмахом руки.
– И не подумаю!
– Исчезни! – приказал Алессандро, щелкнув пальцами. Галлюцинация улыбалась, не двигаясь с места. Алессандро выпрямился, отступил на шаг, восхищаясь розовым кустом, высоким, как он сам, с десятками сочных желтых цветков. – Мне кажется, никто в мире не понимает роз.
– Кроме тебя, разумеется. Ты их ешь.
– Помолчи. С едой это не связано. Все говорят о шипах и цветах. Забудем про шипы: накалываются на них только идиоты. Самое удивительное в розах – роскошные женственные цветы, которые привлекают тебя ароматом, нежностью, цветом, словно это действительно женщина, и растут не на кусте с шипами, а на кусте, который такой неловкий: неустойчивый, долговязый, худой и очень он похож на девушку, которая из гадкого утенка превращается в самую красивую женщину мира. С шипами это никак не связано. По этой части каноны метафоры, поэтические и визуальные, необходимо пересмотреть.
– Что ты делал до того, как стать сумасшедшим?
Алессандро объяснил и опять принялся за цветы.
– То есть ты – итальянский военнопленный, который ест цветы от голода и думает, что я – галлюцинация.
– Совершенно верно, – в словах Алессандро слышался сарказм. – Это я и есть.
– Намерен ли ты вернуться к болгарам, которые тебя пристрелят?
– Конечно.
– Я собираюсь задать тебе вопрос, – продолжала галлюцинация, – и твой ответ определит, будешь ты жить или умрешь. Не так уж часто в жизни все решается так просто.
Алессандро посмотрел на галлюцинацию, которая подошла ближе и выглядела неестественно реальной, даже зубы не отличались от человеческих.
