– Мой отец был инженером, – защищаясь, ответил майор, его голос начал набирать силу. – Мы жили в квартире на виа Колы ди Риенцо. Какая еще моль ела его твидовые охотничьи куртки? Не было у него никаких твидовых охотничьих курток.
– Откуда мне знать гардероб вашего отца? – негодующе вопросил Алессандро. – Или вы видите во мне его портного?
– Ты первым упомянул про твидовые охотничьи куртки.
– Я высказал догадку, основываясь на доступных мне сведениях.
– Каких еще сведениях?
– Вашем лице.
– Ты кто вообще такой? – удивленно спросил майор. – Ты даже не отдал честь. Сидишь тут на моем стуле.
– Та моя часть, что находится повыше ног и пониже талии, со стороны спины, разделенная на две половинки и круглая, устала, – ответил Алессандро.
– Ты понимаешь, – спросил майор, наклоняясь над столом, – что людей расстреливали и за меньшие нарушения субординации?
– Нет, я этого не понимал, но в «Звезде морей» они дохли у меня на глазах, как мухи. Постоянно. – Прежде чем продолжить, Алессандро откашлялся. – Меня тоже пытались расстрелять, но промахнулись, или меня в последний момент вывели из строя. Как это случилось? Не имеет значения. Я узнал слишком поздно, понял после того, как уже ничего не мог изменить, что я неуязвим. Это, конечно, не аура, а комическая неуязвимость.
– Комическая неуязвимость?
– Да. Это шутка. Мне выдан laissez-passer
[73]
, и я наблюдаю, как других разносит в клочья. Это все дело рук этого ублюдка, этого карлика Орфео. Он за всем этим стоит.
– Не понял.
– Вы думаете, Джолитти
[74]
и кайзер ведут эту войну? Франц-Иосиф?
– Не они?
– Всем рулит карлик, от первого выстрела до последнего, карлик Орфео Кватта. Если бы я только знал! Вы и представить себе не можете, сколько он подписал несправедливых, неоправданных, произвольных приказов на расстрел. Он бросал в костер целые бригады. Я не верил ему, когда сидел рядом с ним, переписывая португальский контракт, но он, скорее всего, говорил правду. Он говорил мне, что один из писцов моего отца, туринец по фамилии Сандуво, нашел способ заставлять кур откладывать по семь яиц в день. Курам играли на клавесине какое-то рондо и натирали их несмываемыми чернилами. Орфео собирался украсть этот способ и начать разводить кур, но боялся, что Сандуво, узнав об этом, его убьет, поэтому Орфео решил первым делом убить Сандуво. Разумеется, Сандуво шутил, но, думаю, это не остановило Орфео.
– И убил?
– Сандуво выловили из Тибра. Он ударился головой и утонул. Хотя, скорее, по голове его ударили.
– Какое это имеет отношение…
– Мне следовало убить Орфео еще тогда. Просто не пришло в голову. Когда он высунулся из окна, чтобы бросить монетки мнимым оперным певцам из Африки, я мог его столкнуть. Мир бы сохранился, и все, кого я любил, остались бы живы. Я бы ходил с вечеринки на вечеринку, переспал бы с четырьмя сотнями иностранок, как Фабио, и плавал бы на весельной лодке по Тибру. Читал книги и старел, наслаждаясь едой и питьем. Осенью прогуливался бы по виа Колы ди Риенцо в твидовых охотничьих куртках вашего отца с проеденными молью дырами.
Поскольку майор не знал, что и думать, он достал сигарету из алюминиевого, выданного армией, портсигара. Предложил Алессандро, получив отказ, щелкнул армейской зажигалкой, закурил и задумчиво уставился в потолок бункера.
– Пол его стенного шкафа, пусть и обшитого кедровыми досками, усеивали катышки моли, – добавил Алессандро.
– Почему ты насмехаешься над моим отцом? – спросил майор.
– Я любил вашего отца, – ответил Алессандро. – Он был таким же, как мой собственный. Как я же могу насмехаться над ним? Я насмехаюсь только над собой.
– Почему?
– Почему? Потому что, стоит мне к кому-нибудь привязаться, как этот человек умирает.
– Даже свежее пополнение, которое мне присылают, испытывает усталость от войны.
– Нет у меня никакой усталости от войны, – рявкнул Алессандро. – Меня воспитывали и готовили для битвы. Я больше двух лет на передовой. Я не устал. Я не боюсь. Я не лишен здравого смысла. Наоборот. Я причина смертей, и не только в сражениях. Если уборщица умирает в своей постели в Трастевере, солдат гибнет при разрыве артиллерийского снаряда, африканский вождь умирает от заражения крови, вызванного укусом страуса, все это одно и то же, так? Зачем проводить разграничения? Сомневаюсь, что это дело рук Бога. Для туриста в Пинакотеке Брера все картины одинаковы, как бы они туда ни прибыли, на поезде, на лошади, в автомобиле. Я не устал. Просто негодую из-за всех этих смертей.
– Это плохо. И что ты намерен делать? Ты не можешь оживить мертвых.
– Знаю. Пытался.
– Не понял. Ты пытался?
– Что ж, дело ясное, – кивнул Алессандро. – Полагаю, вы думаете, это иррационально. Так и есть. Но рациональное в ходу только в материальном мире. Но почему я должен ограничивать себя рациональным?
– Потому что тебя не поймут, если не ограничишь.
– Наоборот. В любом случае благоразумие иррационально, и те, кто рационален, на самом деле иррациональны, как и все остальные.
– Что?
– Вы человек современный. Наверняка. Вы признаете теорию эволюции, так?
– Ну да.
– Естественно, это основа вашего мышления. И теория энтропии, вы ведь с ней знакомы?
– Да, знаком, – подтвердил майор.
– И тоже признаете ее?
– Не знаю.
– Большинство признает. Они думают, что то, что справедливо для реальных физических процессов, можно приложить и к космологии.
– Что приложить?
– Только это. Вы верите в теорию энтропии, которая утверждает, что все процессы стремятся перейти на более низкий уровень организации и энергии, и в эволюцию, заявляющую, что история жизни – переход от простого к сложному, то есть с точностью до наоборот. Такие люди, как вы, верят в обе эти теории. Это de rigueur
[75]
. Такое благоразумие рационально? Я говорю, да пошли вы. Всю жизнь я посвятил возвращению мертвых только для того, чтобы понять, насколько это бессмысленно.
– Что ты делал, устраивал сеансы? Ты мистик?
