И пошла укладываться под колеса одновагонного поезда Россия. По дачным платформам дети с бабушками встречали матерей возвращающихся с работы вы знаете Бетти Фредовна я там просто душой отдыхаю телеграфисты с завитыми усами приподнимали котелки перед прогуливающимися гувернантками в Клину встречал Лику Мизин доктор Энтони Тшехов инвалиды Крымской просили милостыню ползли к своей Березине замерзшие французы шли в новую столицу обозы с камнем и колонны с работным людом чтобы телами своими осушить гнилые болота хладных финских берегов а блеск и шум и говор балов будут впереди во времени и позади по ходу поезда бегущих на Замудонск-Столичный стрельцов Ивана Васильевича а дальше глушь лесов пустота полей и печальный шепот камышей поверх черных болот и вот каменный Кремль на глазах превращающийся в замшелый замок у нараспашку открытых ворот которого сидел грустный скелет в сгнившей горностаевой мантии.
И имя его было Кощей Бессмертный. И у него какой-то очередной, болтающийся в поисках приключений на свою задницу витязь умыкнул Джоди Прекрасную. И Кощей ждал, когда Джоди этого витязя своей красотой достанет. То ей подай, то ей принеси… И вот уже по всем дальним и ближним вотчинам да и по странам заморским шастают взмыленные купцы, потому что вынь да положь бабе голубой цветочек. Чтобы над витязем понадсмехаться. Ну и аленький. Для гармонии и чтобы русская задорная частушка сложилась… «Подари ты мне цветочек, голубой да аленький. Никогда не променяю…» Ну а теперь вы все – хором. И!.. Замечательно.
Это нам Кощей за обедом рассказал. Мне и машинисту, которого звали Керт Кобейн.
Разговорчивый такой джентльмен. И не сильно, пожалуй, обеспокоенный отсутствием Джоди. Так по ходу застолья определилось, по внезапно возгоревшей откровенности между тремя выпившими с устатка русскими витязями. Потому что, если уж Кощей не витязь, Керт Кобейн не витязь, а обо мне уж и говорить нечего – эталон. За женщину, если не убить, то поранить сильно могу. А словом – и убить. Если в форме, выпил прилично, ну и при наличии подходящей женщины. А то что ж это за витязь, если за каждую швабру приличных людей поубивать готов. Нет, господа, витязю приличествует… приличествует… приличествует… Ну не важно, что… Важно, что приличествует. Вот для этого и меч на боку, и кольчуга, и шелом, и табуретка в коня обратилась. Обратилась и представилась по форме: «Мол, Сивка-Бурка вещая Каурка. Будем знакомы». И противник вон вокруг стола на Холстомере приплясывает. То в одну сторону, то в другую. А в руках у него шестопер. Я так полагаю, на первый взгляд, конечно, что супротив этого шестопера мой меч – все равно, что столяр супротив плотника. И Керт Кобейн этим шестопером размахивает не для чистого искусства размахивания. А явно в прикладных целях. И я даже начинаю задумываться, к кому же он, этот шестопер, хочет применить. И, представьте себе, джентльмены, я догадываюсь, к кому. Но пока мы сидим на своих конях-лошадях и выпиваем меды русские, рейнвейны немецкие, токаи мадьярские, кумысы татарские, пейсаховку хазарскую. Возбуждаем, синьоры, себя для битвы. Потому что какая же битва на трезвую голову? Так, сплошное спортивное фехтование. А какое может быть спортивное фехтование меж мечом и шестопером? Никакого, сеньоры, никакого. И еще одна есть препона для начала честного (ударение на предпоследнем «о»). Отсутствие женщины. Но. Судя по лукавому глазу Кощея, за этим дело не станет. Джоди вот-вот появится. Русская женщина всегда появляется как повод для драки. Потому что драка без повода – это чистой воды хулиганство. Вот Кощеев взгляд на скорейшее появление Джоди намекает. Хотя говорить о взгляде выглядит некоторым преувеличением. Ибо, господа, джентльмены, сеньоры, не может быть взгляда у безглазого Кощея. Усохли глазки у мужика, усохли у Бессмертного. Из-за бесконечности проживания на белом свете. А чего, уж сколько веков Кощеевы глаза на него смотрели, ничегошеньки нового, пора и честь знать. Вот они и усохли, а взгляд по-прежнему вострый, как татарская сабля, хотя я этих сабель отродясь не видел. Но если лежит рядом, джентльмены, и страдает от одиночества бесхозная метафора, то как ею не воспользоваться? Я вас спрашиваю, синьоры?
И тут доблестный витязь Керт Кобейн из старинного рода Кобейнов сломал шестопер о колено, потому что при размахивании шестопер разбил сулею «Карданахи», а такое святотатство никакому, даже самому заслуженному шестоперу не прощается. И вот уже витязю Керту Кобейну против моего меча и не устоять!.. Да и женщины нет. Нет повода! Повода нет! Для честного (ударение на предпоследнем «о»). Так что можно сесть и по-человечески, как интеллигентные витязи, порастекаться мыслью по древу, сизым соколом по поднебесью. Мол, ты откуда, а вы? Тем более что Кощей уже обмолвился, что некий Михаил Федорович через его замок лет через сорок проследовал. С девицей Эмми Уайнхауз. И это сообщение заставило меня протрезветь, но не сильно, а то обидно столько пить, и ни в одном глазу. Потому что этого Михаила Федоровича я откуда-то знал и, кажется, упоминал где-то в самом начале моего повествования. Но был этот Михаил Федорович не лет через сорок тому вперед, а лет двадцать тому назад.
И тут выясняется, что Керт Кобейн с этим Михаилом Федоровичем выпивал на берегу в Замудонск-Камчатском в восемьдесят третьем году. И я начал терять голову, потому что я-то пребывал в шестьдесят шестом или шестьдесят седьмом. А пытать Кощея на предмет выяснения хотя бы о приблизительном времени его пребывания смысла нет. Не в теме чувак.
И тут появился старший лейтенант милиции Джилиам Клинтон, которого я недавно видел и о котором у меня сохранились смутные детские воспоминания. Да и по взгляду Керта определил, что и Керту старший лейтенант милиции Джилиам Клинтон не совсем незнакомый безликий милицейский старший лейтенант. И этот старший лейтенант окинул нас взглядом (в отличие от пустоглазого взгляда Кощея, взгляд Клинтона был очень даже глазонаполненнным и тянул на генерал-лейтенантский). И после этого взгляда мы с Кертом как-то поуспокоились по части разновременности своего пребывания в этом мире, потому что какая, господа, джентльмены, синьоры, разница, когда именно ты выпиваешь с хорошим человеком, своим ровесником. Главное, чтобы хорошие люди пребывали в этом сомнительном мире во все времена. Ибо времена, когда не с кем будет выпить, будут последними из времен по причине утраты смысла человеческого существования.
И мы выпили, и теплым взглядом проводили к воротам замка трехногого пса.
И тут ворота распахнулись, и в них вошла слегка подержанная Девица, ведя за руку пятерых разновозрастных пацанов, довольно сильно смахивавших друг на друга и на правителя Тридевятого замудонского царства, Тридесятого (обратно замудонского) государства Рейнхардта-царевича. Керт как-то странно глянул на них, а потом подошел к старшему улыбчивому здоровенному кабану и радостно воскликнул:
– Джинго? Рейнхардт?
Тот посмотрел на Керта, и стало отчетливо видно, как поршни в его голове пришли в движение и вытащили на волю воспоминания о будущем. Он улыбнулся во весь рот, откуда вылетела пожилая ворона, пробормотала слово «сука» и улетела восвояси. Что она делала во рту у Джинго Рейнхардта и что такое «восвояси», осталось неизвестным. Джинго Рейнхардт продолжал улыбаться во весь рот, но больше никто оттуда не появился, чтобы улететь восвояси.
