– А сколько у вас есть? Чтобы под залог?
– Так подсчитать надо!
– Ну, считайте, считайте, господин Михаил Федорович, только не забудьте из суммы залога вычесть оплату дыбы, заработную плату палача и гонорар великокняжескому костоправу. Чтобы косточки ваши соответствовали скелету в школьном кабинете анатомии.
– Да нет, полковник… Вот чего не надо, того не надо!
– Чего – того?
– Чтобы скелету. В школьном кабинете по анатомии. Не помню в каком году, проник в школу извращенец и хотел из ребра себе женщину сотворить. Дело было в ночи, а извращенец был неофитом по части скелетов и получил от скелета по морде. Потому что скелет был женщиной. А извращенец в темноте, нащупывая ребро, попал меж костей малого таза. Вот и схлопотал по морде. А скелет, в целях сохранения невинности, предпочел покончить с собой, развалившись на части. Потому что проволочки, которыми скреплялись кости, не помню с какого лохматого года, когда он (точнее, она) был гильотинирован (точнее, – ована), проржавели и лопнули во время поисков ребра в районе между костями малого таза…
Полковник с грохотом уронил голову на стол и затих. Только пальцы с тату ЭЛВИС судорожно подергивались, пока не нащупали антикварную чернильницу-непроливайку, памятник старины эпохи тоталитаризма. Тогда вторая рука подняла голову полковника от стола, и пальцы с тату ЭЛВИС вылили в рот полковнику содержимое памятника старины. По кабинету пронесся отчетливый аромат рижского бальзама. Но не «Вана Таллин», а для бальзамирования. Пес одной из ног (рук?) похлопал полковника по щекам, в ответ на что полковник, не открывая глаз, схватил псовую ногу (руку), занюхал ею бальзам и вернулся в служебное состояние.
– И что вы, гражданин Липскеров, сделали с извращенцем и костным артефактом?
– Я, гражданин полковник, ничего с ними не делал. Это все наряд советской милиции в лице лейтенанта Джерри Ги Льюиса, прибывшего на шум из ботанического кабинета, куда он зашел за ботаничкой Кейт Ги Льюис, чтобы сопровождать ее домой. Он-то и доставил извращенца в КПЗ, где его извратил другой извращенец меж костей большого таза.
Полковник опять ударился головой о стол. Пес вытряхнул карандаши из стакана письменного прибора, памятника эпохи раннего застоя, выкинул бумажные розы с остатками траурной ленты из хрустальной вазы, памятника эпохи позднего застоя, налил в стакан воды, памятник эпохи перестройки, и дал глотнуть полковнику. После чего он и помер. Превратившись в памятник эпохи ранней стабильности. Пес достал из-за уха два золотых червонца, памят… ну, в общем, Торгсина и положил полковнику на глаза.
Только мы собрались выйти из кабинета на волю, как из двери напротив вышел джентльмен в хромовых сапогах, гусарском ментике, лосинах, через которые отчетливо просматривался памятник эпохи позднего палеолита, и в резиновых перчатках.
– Кто следующий на дыбу? – спросил он и бросил на меня профессиональный взгляд.
Пес взглядом показал джентльмену на глаза полковника. Джентльмен кивнул, снял с глаз полковника червонцы и, демонстративно закрыв глаза, удалился обратно в дыбную.
Мы с псом тоже намылились соскочить, но тут полковник Элвис открыл глаза и предсмертно прохрипел:
– Что сделали с костями скелета?..
Пес тоже заинтересованно повернул ко мне голову.
– А-а-а… это… первоклассники до сих пор пытаются собрать из него цельный скелет. Но у них ничего не получается. И не получится. Потому что гильотинированный череп уволокла девчонка из 8 «Б», которая готовилась к государственным экзаменам в эмо. С этим черепом она собралась совершить суицид, бросившись в фонтан на площади Ганнибала в Замудонск-Столичном, чтобы либо утонуть, либо разбиться. А за попытками сборки скелета случайно наблюдал турист технического ума из какой-то зарубежности. И через год выбросил на мировой рынок конструктор «Лего».
После этих слов полковник Элвис умер окончательно.
А мы с псом вышли на вокзальную площадь Замудонск-Тверского. И тут пес куда-то пропал. Вот был только что тут, и вот уже его нет только что здесь. Ну, на то он и трехногий, чтобы появляться и исчезать. Это уже было на Стромынке, случилось сейчас, и, полагаю, с этим явлением столкнуся еще не раз. Я обнюхал себя и не обнаружил каких-то сомнительных запахов, кроме традиционного запаха КПЗ. А кто в нашей стране им не пахнет? Многие! Не пахнут! Не нарушай, вот и не будешь пахнуть! Но так могут сказать только враги Великой России. Потому что законы в нашей стране устроены так, что рука сама тянется их нарушить. И людишки, которые их придумали, сами удивляются: что же это мы такое придумали и с какого-такого бодуна. Мучаются, мучаются, мучаются, а потом успокаиваются, что это у нас традиция такая. И то правда. Когда в пятьсот двадцать втором году князь Бибер Всеславич отменил отрубание голов, потому что цельных людей в городище почти не осталось и кто-то же должен хоть что-то, жена его Перис Судиславовна, уже не опасаясь за свою жизнь, практически перестала скрывать адюльтер с кожевником Изяславом. Князь бы это дело и стерпел, но от кожевника в покоях княгини такой запах стоял, что князь после него (кожевника) свой супружеский долг исполнить не мог. А потому и приказал отрубить Перис голову. Потому что баб много, а кожевник в городище был один. И напрасно Перис взывала к закону. И последнее, что она услышала в своей жизни, были слова: «Суровость законов смягчается их неисполнением». А то конституция, конституция…
Так, что я собирался делать?..
А собирался я двигаться в сторону села Вудсток, где обрету вкус молока мамы моей и услышу гудок паровоза, и глаза мои закроются, я раскрою рот в сладком зевке и засоплю, и сквозь сладкий сон услышу, как в носу «потрескивают пленки». Как в том давнем рассказе Юрия Карловича Олеши.
Город Замудонск-Тверской раскинулся передо мной во всей своей красе. По-моему, хорошая фраза… Очень хорошая… Просто прекрасная! В любой роман просится. Вот и допросилась. Куда я ее и помещаю. И встретился мне калика перехожий на мотоцикле «Урал». Но без всяких этих прибамбасов, кожаной куртки в заклепках, шлема с пластмассовым забралом, джинсов и прочей байкеровской атрибутики, кроме татуировки, конечно. В которую этот калика перехожий и был одет. Ну и еще в трусики-стринги и весьма пикантный лифчик. И грудь в этом лифчике тоже была пикантная, и ноги в казаках тоже были пикантные, а о попке я уж и не говорю. Потому что она была на седле, но с двух сторон седла!.. И вообще, этот калика перехожий был женщиной в самом расцвете девичьей красоты. Или девицей в самом расцвете женской красоты. Короче, я не ограничиваю вас в выборе. Как хотите, так и называйте этого калику перехожего. Который, впрочем, мог и не быть каликой перехожим, да и вообще, с чего я решил, что эта девица (женщина) в расцвете женской (девичьей) красоты – калика перехожий?.. А потому что – погружение в эпоху. Да и гусли в колчане за спиной, и лента с неизвестными рунами, охватывающая русые волосы, и губы, алые по происхождению, и глаз голубой, но имеющий в предках косой разрез. И свежесть… Свежесть непроснувшегося утра, новорожденного ручейка, первого стрельнувшего весеннего листика… Словом, гель для тела и волос. Вот такая вот была эта калика перехожая!
