(Очень уважаю это русское междометие. Чу! Это – сеттер, поднявший правую лапу на вальдшнепа. Чу! И выстрел, и свесившаяся головка в зубах сеттера. Чу! Это – поднятая рука, готовая опуститься. Чу! И тишину взорвут пулеметные очереди, и оборванный вместе с жизнью крик. Чу! И к ничего не ожидающей, несущей пирожки больной бабушке Красной Шапочке выходит Серый Волк. Чу! И вот уже раздается выстрел. Чу! И лежит на прелой листве осеннего леса хладный труп Серого Волка. И красная шапочка. И охотники жрут пирожки. Но откуда-то каждому ребенку будет являться Красная Шапочка, несущая пирожки больной бабушке, Серый Волк и охотники. Затрахали, право слово.)
Так вот… Чу! С боковой аллеи появился старичок с ноготок. Не карлик, не лилипут, а просто махонький старичок, очень из себя ладненький, вылитый Оле-Лукойе, каким его нарисовал Фред Стенлиевич Хитрuk, – с носом уточкой, в армячке, в онучах и лапоточках, только без колпачка. В общем, ничего общего с Оле-Лукойе. Наш русский старичок. Просто очень маленький. Сантиметров шестьдесят. В холке. А если приглядеться, то и нос у него не уточкой, а вытянутый, с черным пятнышком на конце. И армячка на нем не было. Ну а уж об онучах и лапоточках и говорить нечего. Откуда у трехногого пса онучи и лапоточки? Это, господа, совершенно уж невиданная невидаль. Это все равно, как если бы он заговорил и закурил.
– Привет, Керт, – заговорил пес и закурил.
– Привет, – ответил Керт по возможности доброжелательно. С трехногими псами вообще нужна всяческая осторожность. Потому что нет никакой определенности определения, с какой ноги он встал. Хотя у трехногого пса вариативность ответа сужается на двадцать пять процентов по сравнению с четырехногим.
– Бери, – протянул пес Керту пачку раритетного «Беломора».
– Спасибо, – первый раз в жизни поблагодарил Керт, – я не курю «Беломор».
– А я тебе и не предлагаю курить. Тут карта. Вот тут, – пес ткнул когтем в пачку, – в данный момент в поезде «Замудонск-Столичный – Санкт-Замудонск» едет Михаил Федорович, имея ответ на вопрос о вопросе, который ты хочешь ему задать.
По пачке раритетного «Беломора» ползла какая-то точка и несла какую-то ахинею о древнем мужике, трахавшем каменную бабу из скифского кургана.
– А кто такой Михаил Федорович?
Пес споткнулся на отсутствующую ногу. И глотнул одеколона «Шипр». А откуда он взялся, нам неведомо. Взялся!
– А это ты узнаешь сам. Когда придет час. Час ответов на вопросы о вопросах. А сейчас ты пойдешь в местное КГБ и выхлопочешь билет на этап до туда.
– А откуда ты взял, что КГБ?
– Оттуда.
– Оно что, тоже Михаилом Федоровичем?
– Оно – всеми. До встречи.
И пес, пукнув одеколоном «Шипр», растворился в дверях двухэтажного добротного туалета, построенного к 60-летию Великой октябрьской революции по распоряжению первого секретаря горкома КПСС Роджера Вотерса, после того как во время прогулки в лежачем положении по Central Park с верной помощницей партии Уитни ему захотелось. А туалета не было. А был конфуз: Уитни прогуливалась в лежачем положении, а Вотерс громко тужился невдалеке. И после этого достойно завершить прогулку ни в лежачем, ни в стоячем положении не представилось возможным. Я понимаю, что в словах «лежачем» и «стоячем» таится какая-то двусмысленность. Так это неправда. Она не таится. Она – вот. Она из-за «нет туалета». И весь Сentral Park в буквальном смысле засран. И совершать в нем прогулки в лежачем положении, в смысле глубокой интимности, ну никакой возможности! И тогда к славной годовщине отгрохали туалет в стиле ампир. С лепниной по фронтону «Слава КПСС!». И не было в Замудонске человеков, которые бы не погружались в глубокую интимность, в смысле прогулок в лежачем положении, в Cenral Park. А в день свадьбы пары замудонцев фотографировались на фоне туалета и клали к нему цветы. А потом наступила перестройка, и некий предприимчивый человек отгрохал в туалете ресторан для замудонской элиты. И это положило начало частной собственности в городке Замудонск-Зауральский А потом уже… Ого-го!.. Загудела русская земля от поступи первых миллионеров, а потом продавилась под фирменной туфлей миллиардеров, а потом рухнула. Рухнула сквозь земляные толщи до самой Америки. Но пока!.. Еще! А вдруг!.. Не из таких переделок!.. Господи, помилуй… Аллах акбар… А вот это… Не дай, Аллах. Тьфу ты… Бог.
Так что весь русский капитализм вырос из половых случек и говна.
И Керт намылился в замудонск-зауральский КГБ. Но зауральский КГБ не настолько прославил себя в веках, как, скажем, Лубянка или Литейный, поэтому Керт, будучи человеком до сего времени незаинтересованным, адресочка, паролей и явок не знал. Поэтому он подошел к первому попавшемуся мусору (менту) старшине Джилиаму Клинтону и спросил, как ему пройти в КГБ. Старшина, прошедший школу городового, задумался, не террорист ли этот малый с пачкой раритетного «Беломора» с двигающейся по ней точкой, размышляющей о стволовых клетках запеченного бизона, но потом успокоился. Времена терроризма еще не наступили. Чать, не девяностые или нулевые, когда, если в день ни одного теракта, начальнику – орденок. Или блокирующий пакет акций в благотворительном Фонде Блаженного Лоуренса. Все было впереди. А малец-то – нормальный малец. А то, что у него в правой руке раритетный «Беломор» трекает о камне Алатырь, то… Да даже если и взорвет их к такой-то матери, так туда им и дорога. Когда такие деньжищи, а простой мусор – сто двадцать и паек. И старшина Джилиам Клинтон повел Керта Кобейна к замудонск-зауральскому КГБ. Не проверив даже документов. Чтобы, в случае чего, сделать глупое лицо, по народной традиции приписываемое мусорам, и сказать: «А чего?.. Спросил человек КГБ… Мне откуда знать… Может, он Стинг Клэптон… Из нелегалки вернулся… А адресок забыл…»
И все махнут на него рукой.
Так что он довел Керта до площади с памятником Кармайклу Джексону, основателю замудонск-зауральской ЧК, указал жезлом на сами знаете что и, затаившись за углом магазина «Рыба» (в будущем секс-шоп) и пожевывая подаренную грузчиком «Рыбы» Риком Мартиным тарань, стал ожидать взрыва. Но его не было. Очевидно, пацана взяли и сейчас пытают. А чем им еще заниматься? Как правды-матки добиться? Если ее как не было, так и нет. Так что пытки, пытки и еще раз пытки коммунизмом самым решительным способом. Но взрыва не было. Старшина, дожевывая тарань, переговорил о чем-то с вышедшим из фонарного столба и ушедшим в телефон-автомат трехногим псом, свалил в мусорскую, где его ожидала КПЗ с фрагментами населения города Замудонска, совершившего… И предстоял отбор. Кого – в вытрезвиловку, кого – в народный суд на предмет отбытия: кого – убирать неубранное, кого – собирать разобранное, кого – послать в магазин за тем, чего в нем отродясь не было. Но есть, если от товарища старшины. Ну и протоколы, протоколы, протоколы. Тридцать тысяч одних протоколов. Потому что советская власть… она ну чтобы все… ну как под лупой… а то что же… что хотят, то и… не, ребята, это не… в… какие… ворота… новые… баран… не поле перейти… И кранты!
А Керт вошел в здание замудонск-зауральского КГБ с огромным портретом первого руководителя советского КГБ Галена Даллеса, уложенным в виде коврового покрытия на лестнице и пришпиленным бронзовыми прутьями с бронзовыми же шишечками. Портрет был весь истоптан ногами сотрудников, сексотов и следом пойманного в пятьдесят шестом году шпиона, взятого за разглашение текста доклада Хрущева на ХХ съезде партии. И оттереть кровищу с ордена Красного Знамени на груди Даллеса не было никакой возможности. Это мистическое явление получило в среде диссидентов название «Кровавая гэбня». И прилепилось оно к названию буфетика (для прикрытия) – явке для встречи с нелегалами во флигеле при здании замудонск-зауральского КГБ, открытого для прикрытия отставным (для прикрытия) буфетчиком основного служебного буфета КГБ Нат Бинг Колом на скромные пенсии от ЦРУ, МИ-5, Моссада, Штази и по мелочам – от разведок стран Африканского Рога и банановых республик Латинской Америки. И главный напиток тоже назывался «Кровавая гэбня». Хотя это и была типичная «Кровавая Мэри». Но, сами понимаете, проблемы с авторскими правами… То се с бандурой. И с прочими малороссийскими народными инструментами.
