Лукомор махнул рукой и направился к своей шконке. Нужно срочно заняться Одинцовым, и он подозвал к себе Алика, пусть скажет «вертухаю», что ему необходимо встретиться с «кумом». Есть серьезный разговор…
Как ни крути, а Одинцов мент, и администрация его так просто на съедение не отдаст. Придется проплатить Гладышеву, пусть назовет сумму…
Ветер дул с черного неба в самую глубину пропасти, на одном краю которой стоял Максим. Фраер находился метрах в трех от него, на противоположном краю той же пропасти. Ветер дул между ними, вихревые потоки цеплялись за Максима, пытаясь стащить его вниз, втянуть в бездну, и все труднее становилось удерживать себя на краю. Возникало предательское желание отступить на шаг-другой назад.
Но нельзя отступать. Никиткин только ждет этого. Стоит, презрительно смотрит на Максима, зловеще усмехается. Ждет, когда его враг свалится вниз или хотя бы отступит… Но Максим лучше пропадет в бездне, чем признает свое поражение.
– Я же говорил тебе, переходи на мою сторону, – голосом Лукомора сказал человек на том берегу.
Фраер куда-то пропал, на его месте стоял Елецкий. Треуголка у него с пером, парик до плеч, камзол. Глаз закрывала черная повязка, вместо ноги – деревянная культя, костыль под рукой, в зубах трубка, на плече попугай. Не Лукомор, а капитан Флинт какой-то. Пират по жизни…
– Говорил, а ты не слушал. Поэтому попал.
– А это не твое дело, – выплеснул из себя Максим.
И проснулся.
Пропасть исчезла, а Лукомор остался. Он сидел за столом и с демонической усмешкой смотрел на Одинцова. Два «быка» с ним, Леня Зацеп и Алик Жадный. Если Лукомор допускал в общении с ним вальяжность, граничащую с беспечностью, то эти были настороже. Ноги на ширине плеч, руки разведены в стороны, кулаки сжаты, в глазах агрессивный блеск. Майор Одинцов был источником их бед, они ничуть в том не сомневались. И они взвоют от дикого восторга, если Лукомор позволит им свести с ним счеты.
Сокамерники Максима уже проснулись, но рассчитывать на их помощь просто глупо. Ребята они вроде ничего, но себе на уме. И ментовское братство для них – пустой звук. Одного за вымогательство закрыли, другого за взятку. Случайные люди, одним словом, с такими в разведку не ходят…
– Расслабился, думаешь, если в красной камере, то «смотрящий» до тебя не дотянется?
– Кто это, интересно, «смотрящим» тебя назначил? – усмехнулся Одинцов.
– Есть люди… Спроси, какие, – многозначительно проговорил Лукомор.
– Я не при исполнении.
– Вот то-то и оно. Здесь ты никто, и звать тебя никак. Твое дело – молчать в тряпочку. И отвечать за свой беспредел.
– Например?
– Зачем ты меня «закрыл»?
– Ты свою жену убил.
– Это было давно.
– Но было. – Максим пристально смотрел на Лукомора, но при этом умудрялся держать под контролем его «быков», которые могли сорваться с цепи в любой момент.
– Мы нормально жили. У тебя свои дела, у меня свои. Скажи, много крови между нами пролилось?
– Ну, случалось.
– Случалось! В пределах статистической погрешности случалось! А сейчас что в Бочарове творится?
За спиной у Лукомора кашлянул Рома Гуркин, вор подпрыгнул на месте, разворачиваясь к нему, и гневно глянул на своих «быков», почему, мол, в камере посторонние, будто он имел полное право решать, кому здесь находиться…
Но ведь какие-то права он имел, если так просто попал в камеру для бывших сотрудников.
Жадный со зловещим видом показал Роме на дверь, и тот вышел в продол. Бывший старший лейтенант Прогаров повторил его путь… Одинцов смотрел вслед сокамерникам со смесью презрения и удивления.
После известной стычки с Муртазом Лукомор вошел в силу, но Максим не думал, что настолько. Гладышев уверял, что вор не сможет пройти в камеру для «бэсов»… Неужели обманывал? Может, нарочно вводил в заблуждение?
– Да, у меня здесь все схвачено… – ухмыльнулся Лукомор, свысока глядя на него. – И в Бочарове все было схвачено. И шито-крыто. Нормально дела делали, тишь да гладь, а ты все сломал. Зачем?
– Ты убил свою жену. Штрих в этом сознался.
– Ты Штриха додавил. Я знаю, как все было!
– Я не собираюсь перед тобой оправдываться, – покачал головой Одинцов.
– Ты хоть понимаешь, что я могу тебя сейчас уничтожить! Могу морально, могу физически!
– Не говори «гоп»!
– А бакланиться не надо! – скривил губы Лукомор. – Тебе это не идет, мент!
– Бакланишься ты, Дмитрий Андреевич. И бакланишься. И бычишься… И петушишься!
– Ну ты, мусор! – вскипел Зацеп.
Он снова замахнулся на Одинцова, но при этом раскрыл корпус. А у Максима рука находилась в удобном положении – как раз для убойного удара в солнечное сплетение. Но прежде чем ударить, он жестко глянул на «быка». Зацеп должен был понять, что совершает роковую ошибку. Но его остановило не это, а окрик хозяина:
– Ша!
Он сдал назад, опустил руку.
– Ты бы за базаром следил, Максим Львович! – заговорил Лукомор. – Это тюрьма, здесь за такие слова язык вырвать могут…
– Не боюсь я тебя, Дмитрий Андреевич. Все понимаю, а не боюсь. Признаю твою силу, а ничего не могу с собой поделать.
– Одно время я думал, что ты просто понтуешься, Максипес. Погоны, волына, «ксива», все тебя боятся, все перед тобой расступаются. Думал, тебе это голову вскружило да мозги попутало. А ты, оказывается, реально чокнутый мент. Реально без башки!
– Все сказал?
– Может, и ты скажешь?
– Мне с тобой не о чем говорить, Лукомор.
– Может, ты смерти ищешь, так ты скажи, поможем.
Максим смотрел на Лукомора, но видел его «быков». Все, хватит разговоров, пора действовать. Сначала он вырубит Зацепа, а там, если повезет, разделается с Жадным. Если повезет. А если нет, значит, судьба такая…
– И еще скажи, зачем ты подписался за меня на «стрелке» с Муртазом? – не меняясь в лице, спросил вор.
– Я не был на «стрелке» с Муртазом.
– Ты у «кума» был, сказал, что у меня проблемы. «Кум» Леню и Алика ко мне отправил. Пацаны мне очень помогли.
– И что? – сухо спросил Максим.
– Было такое?
– Было.
– А почему молчишь?
– А зачем говорить?
– Чтобы шкуру свою спасти. Я же спрашивать с тебя пришел, ты это понимаешь.
– Ты за мою шкуру не переживай, я сам о ней позабочусь. А в друзья к тебе записываться не собираюсь.
– Друзьями мы никогда не станем. А вот нейтралитет вернуть можно. – Выражение лица у Лукомора оставалось таким же суровым, но взгляд потеплел.
