Он роет себе могилу. И если он не вырвется сейчас из этого липкого бреда, если успеет выкопать в земле этот страшный прямоугольник – его уже ничто не спасет. Останется просто лечь – и все кончится.
Диким усилием воли он заставил себя очнуться от вязкого кошмара. Поглядел на руки – черные линии под кожей, продолжая болезненно пульсировать, быстро утончались, пока не исчезли вовсе.
Отпустило внезапно, разом, так же непредсказуемо, как и «нашло». Уже не задавая себе ненужных вопросов, Кот поднялся на ноги и стал медленно подниматься по лестнице.
Он уже знал, что с ним что-то не так.
До лаборатории он так и не добрался. У самой двери его уже поджидал начальник институтской службы безопасности, собственной персоной. Могучая фигура Разуваева высилась неприступной преградой, внушая уважение и трепет. В повседневном трепе многие посмеивались над главным службистом с его грубостью и некоторой ограниченностью, но все как один робели, встретив его в реальности. Была в этом человеке своеобразная харизма, эдакая монументальность. Да и было подозрение, что ограниченность его – напускная. Эдакая незамысловатая перманентная хитрость – не слишком изощренная, но вполне эффективная.
– Котляров, за мной! – не столько пригласил, сколько приказал службист.
Была у него такая раздражающая манера – общаться со всеми, как с собственными подчиненными. Ему было все равно – доцент, академик, специалист из Хармонтского филиала – все проходили через неприятное и немного сюрреалистическое общение с этой фигурой. И теперь вот снова настала его очередь.
Оказавшись в кабинете, Кот сел на неудобный стул, предназначенный для посетителей. Разуваев тяжело уселся напротив и принялся перебирать бумажки. Это у него обычная манера – неважно, есть в этих бумагах что-то необходимое в разговоре или нет – важен сам процесс перебирания.
– Про стрельбу в городе слышал? – не поднимая головы, спросил Разуваев.
– Какую стрельбу? – Кот привычно изобразил удивление.
– Ты дурака-то не включай. Кучу народа положили, весь район на уши поставили. Какой-то маньяк посреди жилого района настоящую бойню устроил: десятки трупов, море крови. Психологи вон до сих пор женщин из истерики вывести не могут: нападение, попытка изнасилования – и ты не в курсе?
Кот едва сдержался, чтобы не возразить: это вы, мол, преувеличиваете – насчет маньяка и моря крови-то! Но вовремя прикусил язык. Все это – неуклюжая разуваевская манера сбивать с толку собеседника. А изнасилованные истеричные женщины – это, случайно, не про ту голую дамочку из ванной?
– Ну что, Котляров, говорить начнем или дальше отпираться будем? – устало подытожил начальник службы безопасности.
– Петр Вячеславович, вы же меня знаете, – Кот старался придать голосу побольше проникновенности. – Ну почему, если где что случилось, – вы сразу меня дергаете?
– Вот и я себя спрашиваю: «Почему снова Котляров?» – Службист поднял на него тяжелый взгляд, прищурился на один глаз, будто прицеливаясь. – Ты, вообще, о своем будущем думаешь? О том, что с работы вылетишь, в тюрьму угодишь? Ты, кстати, в тюрьме-то еще не сиживал?
– Перед вами же мое личное дело лежит, – подсказал Кот. – Там черным по белому написано, что я чист перед законом, как ангел небесный.
Сам он не был уверен в том, что говорил. Потому как своего личного дела, конечно, не видел. Но мог предполагать, что раз до сих пор работает в режимном учреждении, значит, серьезных подозрений у службы безопасности не вызывает. Или что-то изменилось?
– Чист, говоришь? Допустим… – странным голосом произнес Разуваев и взял в руки какую-то бумажку с края стола.
На этот раз не для вида – он действительно просматривал написанное, шевеля при этом губами, словно проговаривая текст. Снова поглядел на лаборанта, постучал по столу авторучкой, сказал:
– Тогда как объяснить просьбу со стороны ФМС – обеспечить твою личную безопасность? Ты что у нас, академик? Создатель атомного проекта? Кеннеди какой-нибудь недобитый?
«Шевцов! – с досадой подумал Кот. – Блин, ну зачем ему этот цирк?»
Разуваев же продолжал вещать с явным недовольством в голосе:
– Вот объясни мне, Котляров, почему служба безопасности Международного, между прочим, Института должна уделять какое-то особое внимание какому-то лаборанту, а?
– Ничего вы не обязаны, – пробурчал Кот. Нервно заерзал на стуле, расстегнул верхнюю пуговицу на лабораторной спецовке: что-то стало тяжело дышать. – Это какое-то недоразумение, ей-богу.
– Это ты сам, Котляров, какое-то недоразумение, а мы – серьезная организация. И раз такая просьба поступила, мы, конечно, на нее отреагируем соответствующим образом. – Разуваев разглядывал его прозрачным, бесстрастным взглядом, как разглядывают какой-нибудь лабораторный препарат. – К тебе будет приставлен специальный сотрудник, и с этого момента ты будешь передвигаться только в его сопровождении. Доступно излагаю, Котляров? Ты слышишь меня? Котляров, что за…
Хрипя и мелко трясясь, сталкер сползал со стула. На коже вновь проступили зловещие черные нити, изо рта пошла пена. В туманной пелене перед глазами плыли жуткие образы, и вдруг показалось, что воздух вокруг наполнен тяжелым запахом смерти. Уже как-то отстраненно Кот понял: накатило снова. Уже не было так больно и страшно, бесило только полное бессилие и невозможность контролировать собственное состояние. А еще где-то на краю сознания мелькнуло громкое «тревога», «биологическая опасность» и «карантин». И даже в полубредовом состоянии он понял, что речь идет именно о нем.
Эти мысли будто протрезвили его, вернулось зрение, пропали видения и звуки, странные черные нити неохотно растворились под кожей. Оглядевшись мутным взглядом, Кот понял, что остался в кабинете один. Разуваева как ветром сдуло. И видимо, неспроста. Струхнул-то начальник службы безопасности. Потому как одно дело Институт от нехороших людей охранять, и совсем другое – от необъяснимой и, возможно, заразной чертовщины. В ушах все еще звенело это неприятное слово.
Карантин.
Карантин – это, братцы, хреново. Это, кроме шуток, настоящая страшилка для сотрудников Института. Кот помнил, как пару лет назад один из «научников» попал под подозрение, что подхватил чумку. То есть «квазизаболевание номер такой-то», как выражаются в Институте. А в народе чумка есть чумка. На самом деле чумкой переболели многие – но было это давно, и встречалась болячка только у тех, кто находился в будущей Зоне непосредственно в момент Посещения. Считается, что болезнь эта не заразна, как не заразно большинство странных «квазизаболеваний» Зоны. Но существуют правила, существует специальная процедура на случай выявления потенциально опасного заражения. И вот бедного очкарика хватают – и сажают в специальный карантийный бокс. В боксе – пониженное давление во избежание утечки зараженного воздуха, пластиковая оболочка в несколько слоев, газоразрядный барьер, озоновый и кварцевый барьеры. И сидел он там, в этой стерильной тюрьме, почти полгода. Никакой чумки у него так и не выявили, но за это время бедняга заработал депрессию, и жена от него ушла, утащив все сбережения и вещи. Из Института его мягко выперли вследствие вновь образовавшейся профнепригодности – и все из-за проклятого карантина. Это не считая того, что чуть ли не каждый день над ним глумились любопытные спецы из отдела физиологии, ставя на нем свои опыты.
