– Можно в этом городе найти место, где нет ветра и людей? – спросил он вслух.
– Мы до парка дошли, – тихо откликнулась Вика. – Там летняя веранда.
Она вдруг испугалась, что Виктор сейчас разожмет объятия и они пойдут под ручку, как нормальные муж и жена. Вика просунула руку между застежками куртки мужа и обхватила его за талию.
– Щекотаться не договаривались! – зарокотал Виктор.
Они сидели на мокрых, стылых после зимы лавках. Перед ними была эстрада, окруженная бетонной ракушкой. Пустая сцена и два зрителя. Они не поворачивались друг к другу, смотрели не в глаза, а на сцену. Вика запустила вторую руку под куртку Виктору и прижалась к нему изо всех своих немалых сил. Виктор крякнул от неожиданности, сбился с дыхания, ребра его едва не треснули.
– Мы обезжиренные, – шептала Вика, – и давно в разлуке, теперь надо крепко-крепко прижаться.
Виктор не понял ее бормотания, но тоже обнял Вику и крепко прижал. Она ойкнула и ослабила хватку.
Они сидели обнявшись и молчали, потому что ничего больше не нужно было: ни слов, ни поцелуев.
– Я сейчас на другой работе, в соседней области, – первым заговорил Виктор.
– Нравится?
– Вроде. У тебя как?
– У меня тоже вроде. Где ты живешь?
– Снимаю квартиру.
– Какую?
– Однокомнатную.
– Я тоже однокомнатную снимаю. Косметический ремонт в ней сделала. На нервной почве.
– Я понял.
Они снова замолчали, наблюдая, как играют тени деревьев на куполе эстрадной крыши. Волнообразные движения крон были настолько плавными, что ветви казались каучуковыми.
– Вика!
– Нет, я первая!
– Кто у нас в семье мужик? Кто всегда первый? – перебил, как бы шутя, но сорвавшимся голосом Виктор.
«У нас в семье», – сладко екнуло Викино сердце.
– Прости меня! – говорил Виктор. – Если не простишь, я пойму. Но если ты найдешь силы…
– Сил у меня уже давно нет. Я живу в пересилье. Я вообще не живу, а прозябаю. Витя! Прости меня, пожалуйста!
– За что? – вырвался у него недоуменный вопрос.
Он забыл свои и ее претензии, напластования упреков – точно никогда в их жизни не было взаимных обстрелов хлесткими словами.
– Я аборт сделала.
– Знаю.
– Знаешь? – подняла голову Вика.
– Конечно. – Он вернул ее голову на место, к себе на грудь. – Я все про тебя знаю. Я все понимаю. И при этом почему-то люблю.
– Правда?
– Увы.
– Ты меня простил?
– Что еще оставалось делать?
– И то, что я карьеристка, неначитанная, тупая, вздорная – простил? За то, что пилила тебя с утра до вечера и с вечера до утра. И за Максим Максимовича… простил?
– В мире нет преступления, которое я не простил бы тебе. Но все гораздо хуже, Вика.
– Почему?
– Потому что ты готова забыть мою выходку…
– Готова!
– Вот именно, не перебивай! Но сам-то я себе не могу простить.
– Поэтому не искал со мной встречи, не мирился? С глаз долой – из сердца вон? Проще оставаться честным мальчиком, когда не мозолит глаза вечный упрек?
– Примерно так.
– Но сердцу не прикажешь!
– Ты про чье сердце говоришь, Вика?
– Про обеих.
– Чего?
– Про твое и мое.
– Тогда про обоих.
– Извините, культура речи у меня хромает, – вздохнула Вика.
– Простительный недостаток по сравнению с моим пупизмом.
– С чем?
– Пупизм – это когда человек считает себя пупом земли. Синоним – эгоцентрик.
– Но ты же и есть пуп и центр моей земли. Я даже готова пойти на то, чтобы ты периодически, то есть очень редко, меня не больно поколачивал. Только, пожалуйста, предупреждай заранее: сегодня, мол, получишь ниже спины. Я думку подложу в трусы.
– Кого в трусы? – рассмеялся Виктор. – Думку?
– Так маленькая подушечка называется. Хочешь, я уйду с работы?
– Не хочу.
– Хочешь, я рожу тебе мальчика или девочку?
– Очень хочу.
У Виктора стоял ком в горле, настолько тронула его самоотверженная любовь Вики. Через ком могли пробиться только краткие предложения, которыми не объяснишь, что он не заслуживает подобного счастья – любви самой удивительной женщины поколения.
Виктор откашлялся и выдавил:
– Ты будешь рожать, когда хочешь, и вообще делать, что хочешь…
– Еще пять минут просидим, – перебила Вика, – и, чтобы рожать, придется долго лечиться.
– Почему?
– Потому что у меня застыло на этой ледяной лавке все: детородные и прочие органы.
– Пошли! – резко вскочил Виктор.
У Вики дернулась голова, рука вылетела из теплого нутра его куртки. Но Вика не вставала. Ей нужно было сказать. Именно сейчас. Самое главное.
– Давай будем друг друга слышать? – попросила она, глядя на мужа снизу вверх.
– Есть встречное предложение. – Виктор протянул руку, помог Вике встать, наклонился и сказал ей на ухо: – Давай будем друг друга слушать!
Встать, суд идет!
1
Татьяна любила приходить на работу рано, в начале восьмого утра. Переодевшись, обходила палаты. Это был не врачебный обход в полном варианте, а быстрая проверка – все ли благополучно в ее королевстве. Татьяна заведовала отделением реконструктивной хирургии в городской онкологической больнице. Отделение было небольшим – пять палат, три хирурга, включая Таню, пять медсестер, включая старшую медсестру Иру, которая не дежурила сутки через трое, а работала с восьми до семнадцати. Отделение в основном специализировалось на раке молочной железы. Когда имелась хоть минимальная возможность, женщинам, отняв грудь, пересаживали мышцу со спины, потом и сосок можно было сделать, – поэтому отделение называлось реконструктивным. Если не знать, то никогда не догадаешься, что грудь у женщины ненатуральная, ведь можно носить платья с глубоким декольте. Американцы в аналогичных случаях пересаживают жировую ткань с живота. Это еще вопрос, чья методика лучше. Но и американки, и россиянки, полностью лишившись груди, без пластики, переживают стресс посильнее того, что испытывают мужчины, которым удалили яички.
Проблемных больных было двое: сорокалетняя Оля и двадцатисемилетняя Вера. Оля страдала из-за дренажей – трубок, по которым отходил экcсудат из прооперированной ткани. Трубки спускались в пластиковую бутылочку, бинтом привязанную на поясе. После первых Олиных слез: «Вытащите из меня трубки, умоляю!» – врачи решили, что она блажит. Человек, выбитый из колеи страшным диагнозом, перенесший многочасовую операцию, редко сохраняет полную психическую трезвость ума, не поддается панике и эмоционально устойчив. Онкологи давно привыкли к тому, что их пациенты сплошь невротики. Оле десять раз объяснили, что дренаж обязателен, но Оля твердила как заведенная: вытащите, вытащите. У нее поднималась температура на фоне отсутствия воспаления и приема антибиотиков, что было крайне плохо.
