– Еще как имеет, дурашка. Я не могу твою жизнь исковеркать.
– А я могу сам распоряжаться своей жизнью?
– Нет.
– Почему?
– Потому что ты дурашка с замечательным дурашкой.
Так Ольга называла и меня, и мое мужское орудие, благодаря ей превратившееся из баллончика, прыскавшего каждую минуту спермой, во вполне выдержанного товарища.
В институт я поступил легко. В студенческих компаниях, где девушки по-прежнему не обходили меня вниманием, держался опять-таки бравым недотрогой. У меня была Ольга, и никто другой мне был не нужен.
Одна настырная девица, отчаявшись захватить меня в свои сети, как-то воскликнула:
– Да ты, наверное, голубой!
– Нет, я вполне розовый и женщин обожаю. Но почему девушке позволено мечтать о принце на белом коне, а парню возбраняется ждать свою судьбу в виде златовласой принцессы?
У девицы были черные как смоль волосы.
После первого курса мы сколотили бригаду и поехали на шабашку – возводить коттеджи. Стройотрядовское движение давно кануло в Лету, и нам приходилось самим заключать договор, по глупости – устный. Подрядчик нас надул, не заплатил, что обещал, мы пригрозили поломать ему ноги-руки, он нанял бандюков. Словом, забавное было время.
Я рвался к Ольге, мы не виделись три месяца. Но когда я нарисовался на ее пороге – с букетом цветов, шампанским, коробкой конфет и куклой для дочери – Ольга меня не пустила в квартиру.
– У нас все кончено. Не приходи больше! – И захлопнула перед моим носом дверь.
Стоял я дурак-дураком, с куклой и шампанским, не в силах понять, что произошло. А потом стал колотить в дверь:
– Пусти меня! Открой! Я тебя люблю! Немедленно открой!
Честно говоря, до этого мы с ребятами немного поддали в кафешке, отмечая благополучно закончившуюся разборку с бандюками, чей предводитель вошел в положение дел и разрулил ситуацию «по-пацански» – деньги, пусть не полностью, мы получили.
Ольга открыла дверь, наверное, только потому, что боялась привлечь внимание соседей.
Твердила как автомат:
– Не приходи! Все кончено! Забудь! Оставь меня в покое!
В коридор пришлепала Ольгина дочка. За два года девочка, достигшая возраста Джульетты, из костлявого цыпленка превратилась в аппетитную нимфетку. Я невольно это отметил, а Ольга поймала мой взгляд:
– Вот именно! Не хватало, чтобы ты с ней…
– Идиотка! – прошипел я. Вручил девочке куклу и попросил: – Иди поиграй, нам надо с твоей мамой поговорить.
– Не о чем говорить, – отрезала Ольга, когда дочь скрылась. – Я все решила. Уходи, не мотай мне нервы.
– У тебя глаза заплаканные.
– Аллергия на уксус. Я сегодня огурцы мариновала.
– Обожаю твои огурцы и вареники.
– Передам вам несколько баночек огурцов. А без вареников перебьешься.
– Оля, почему ты меня гонишь?
– Потому что так надо!
– Кому?
– Тебе и мне.
– Мне-то совершенно не надо!
– Я выхожу замуж.
– За кого? – задохнулся я от жгучей ревности.
– Не твое дело!
– Мое! Именно мое! Нельзя перечеркивать все, что нас связывает. Три месяца назад мне исполнилось девятнадцать. Я имею законное право вступать в брак. Давай поженимся? Я тебя сотню раз просил!
– Ты очень хороший. Ты самый лучший. Ты был для меня подарком судьбы.
– Но?
– Но ты не годишься мне в мужья.
– А кто годится? С кем ты связалась?
– Неважно. Тебе сейчас не обо мне нужно думать, а о маме.
– При чем тут мама?
Утром я видел родителей, вполне здоровых и счастливых, радостно меня встретивших.
– Твоя мама серьезно больна. Вам придется очень-очень тяжело. Я, конечно, помогу, чем сумею, – всхлипнула Оля, – но хорошего прогноза нет и быть не может.
Какая-то гипотетическая хворь моей мамы показалась мне тогда Ольгиной уловкой. Мысль о противнике приводила меня в бешенство, и я требовал назвать его имя, грозился убить.
Ольга разрыдалась, махнула рукой в сторону кухни – проходи. Она плакала навзрыд, громко, с подвываниями и причитаниями. Мотала головой и рвала на груди блузку. Я захватил ее в объятия, пришлось силу приложить. Ольга тряслась в моих объятиях и судорожно икала: «Зачем такая жизнь? Зачем?»
Постепенно она успокоилась и рассказала мне, как несколько месяцев назад заподозрила, что с моей мамой неладно. Да я и сам видел, еще до отъезда на шабашку, что мама явно сдала. Нет-нет да и приляжет днем на диван, чего раньше никогда не было. Отменила литературные вечера в библиотеке и забыла про мой день рождения – впервые в жизни. Я не обиделся и приписывал это усталости, мол, папины болезни тяжело дались. Мама шутила: «Годы берут свое и ничего не дают взамен».
Вначале обследование поставило врачей в тупик: анализы плохие, а причина недуга не выявляется. Если бы не Ольга, маме приписали бы какой-нибудь размытый диагноз и отправили домой. Но Ольга настойчиво добивалась правды. И добилась: у мамы оказалось редкое и очень зловредное аутоиммунное заболевание. Аутоиммунное – означает сбой главной программы: иммунные клетки организма принимают другие, здоровые, клетки за врагов и уничтожают их. И ничего поделать с этим нельзя, медицина бессильна, лекарств нет. Остается только ждать. Ждать, когда человек угаснет, потому что его организм по ошибке природы убивает сам себя, пожирает себя изнутри.
Я не поверил Ольге, отказывался верить в те ужасные вещи, о которых она говорила. Во мне бушевала ревность, застившая все остальные чувства. Я оттолкнул Ольгу и закричал, что не нужно выдумывать кошмарные гадости, чтобы расстаться со мной ради какого-то прощелыги.
– Как ты смеешь прикрываться вымышленными болезнями моей мамы? – вопил я.
– Не прикрываюсь, – заплакала Оля. – У меня язык отсох бы любому человеку приписать такую страшную болезнь, а уж Анне Дмитриевне тем более. Витенька, это правда. – Она впервые наедине назвала меня по имени, а не дурашкой. – Я обещала Анне Дмитриевне не рассказывать ни тебе, ни Максиму Максимовичу. Да вот не сдержалась. Не потому, что хочу тебя отвадить. А чтобы ты был внимательнее к ней, ласковее, чтобы она, пока в сознании, провела отпущенное…
– Заткнись! Моя мама тебя переживет!
Я выскочил из квартиры, выбежал на улицу. Ольга жила на другом конце города. Я шел пешком, быстро и решительно, словно куда-то торопился, не подумал сесть в автобус или поймать такси. Чем дальше шел, тем яснее понимал – Ольга не обманывала. Она не стала бы выдумывать такое. Накатывающее отчаяние не вмещалось в сознание. Мысль о том, что мама скоро умрет, была настолько дикой, что ее хотелось вырвать, как занозу, впившуюся в мозг. И еще хотелось, защищаясь от этой мысли, набить кому-нибудь морду, схватиться в драке, самому пораниться, чтобы стало отчаянно больно, чтобы боль телесная заглушила душевную. Прийти раненым домой, мама будет обрабатывать мои синяки и припевать: «Шрам на роже, шрам на роже для мужчин всего дороже». Здоровая веселая мама. Вечная.
