Когда я потребовал играть в карты, мама сделала круглые глаза и спросила папу:
– Максик, карты – это ведь притон, разврат, ром и виски, алкоголизм, долговая тюрьма.
– Ты преувеличиваешь, Нюрочка.
– Неужели карты что-то развивают?
– Если есть чему развиться.
– А у нашего сына есть?
– Посмотрим. Я предлагаю «дурачка» пропустить, начать с покера и затем перейти к преферансу.
«Карточный» период был достаточно долгим. Мы играли на конфеты, на желание и даже на раздевание. Хитрая мама капустой нарядилась – в пять платьев, кофт и юбок. Мы с папой до трусов проигрались, а она восседала, прилично выглядя.
Родители, полувсерьез, полудурачась, любили говорить обо мне как об отсутствующем персонаже.
– Максик! Учительница в школе сказала, что наш сын выкрал из кабинета биологии скелет человека, а из кабинета директора – его пальто и шляпу. Нарядил скелета и поставил рядом с учительской.
– Нет, Нюрочка, не верь. Наш сын не мог воровать. Это был какой-то хулиганствующий преступник.
– Значит, надо в милицию заявить?
– Непременно!
– Напишем заявление или просто позвоним в отделение? Гражданская совесть требует не оставить без внимания этот вопиющий поступок.
– Совесть на первом месте. Давай и то и другое. Ты звони в милицию, а я сяду писать заявление, утром занесу в отделение около универмага.
– Не надо звонить и писать! Ну, я это, я!
Ноль внимания, как будто глухие и слепые.
– Знаешь, Максик, – сказала мама, – меня волнует, что наш сын не понимает, что воровать, даже в шутку, нельзя. Как ему внушить?
– В старину внушали розгами. У нас есть розги?
– Нет. Уже давно розги заменили крепким мужским ремнем.
Я ужасно не любил, когда они меня вот так игнорировали. В тот раз я выскочил из комнаты, схватил папин ремень, вернулся и стал хлестать себя.
Родители и не подумали меня остановить.
– Я чувствую себя извергом, – сказал папа.
– А я извергшей.
– Иди ко мне, извергша, – протянул руки папа.
Они обнимались, а я, как идиот, сам себя лупил. Потом папа мне хитро подмигнул, я отбросил ремень и вбуравился между их телами.
Мы часто вот так обнимались, не обязательно после моих проказ: мама, папа и я – одно целое. Маленьким я называл родителей «мапа», когда имел в виду обоих. Потому что разделить их было невозможно. Они всегда были рядом, неразделимые и любящие.
У них были свои словечки. Например, «развивает». Оно появилось, как мне потом рассказала мама, потому, что на коробках с детскими играми было написано: «развивающая игра». Мама мыла посуду и говорила: «Мытье посуды развивает ненависть к мытью посуды». Прочитав неинтересную книгу, папа говорил: «Этот опус не развивает». Когда подростком я отбивался от рук, мама спрашивала: «Куда тебя развивает?» Папа читал газету и хмурился: «Нашу страну развивает в тартарары».
И еще, как символ абсолютной благодати, вроде рая, – Сочи. Я поздний ребенок. Родителям было за тридцать, когда они поехали отдохнуть в Сочи. Там, благодаря перемене климата, в мамином организме что-то сдвинулось, открылось, и я, точнее – полу-я, папин сперматозоид, смог достичь заветной цели. Поэтому высшей похвалой – для книги, фильма, погоды, человека – было: «почти Сочи».
Я никогда не бывал в Сочи. Мечтал поехать туда с Викой. Не сложилось.
Мама не любила готовить. И только два раза в год шла на кулинарный подвиг – на мой день рождения и на Новый год. Мои дни рождения всегда были праздниками с сюрпризами, которых я и мои приятели ждали с бóльшим нетерпением, чем наступления школьных каникул. Из угощений были только компот и торт, изготовленный мамой. Но что это был за торт! «Лебединое озеро» – громадное блюдо превратилось в озеро (из желатина), на котором лебеди (из заварного теста – я потом у мамы все секреты выспросил) с белыми хохолками (взбитые сливки) таинственно покачивались в окружении кувшинок (из карамели). Моих гостей – отмытых и принаряженных пацанов, расфуфыренных девчонок – встречала музыка Чайковского из одноименного балета. Сначала страшась порушить произведение искусства, а потом под мамино: «Если что-то можно съесть и обстоятельства позволяют, надо есть. Налетайте!» – мы с удовольствием лакомились «лебедями» и желе. А на следующий год нас ждал «Последний день Помпеи» – торт в виде скал из кругляшков безе и кусочков шоколада. Точь-в-точь развалины после землетрясения. И гремел Бах, усиливая трагичность момента. Это было в духе моей мамы – напугать, а потом доказать нелепость испуга.
За угощением следовало вручение подарков. Мама комментировала каждый подарок в превосходных степенях.
– Вертолет! (Дешевая пластмассовая игрушка.) Этот вертолет наверняка сможет выполнить петлю Нестерова, что дано только самолетам, пилотируемым асами. Книга о приключениях Буратино! (У нас такая уже была.) Спасибо, Иван! Наконец-то мы с Витей не будем драться за любимую книжку, споря о том, кому ее читать на ночь.
Случалось, что после маминых восторгов мои гости хватали свои подарки и не желали с ними расставаться.
Затем мы играли. Мама придумывала захватывающе интересные игры (с призами, естественно). После моих дней рождения квартира представляла собой жилище, по которому пронесся смерч.
Мои приятели торчали у нас дома постоянно и очень любили мою маму. На моей памяти было два случая, когда мальчишки напрашивались ей в сыновья.
Поздний вечер, мы режемся в покер. Звонок в дверь. На пороге Васька:
– Тетя Аня! Я хочу, чтобы вы были моей мамой, потому что моя мама не такая, как вы.
Опять-таки вечер, пора расходиться, за Колькой, с которым строим железную дорогу, пришла мама.
Колька вопит:
– Не уйду, тут весело! Пусть тетя Аня станет моей мамой! Хочу тетю Аню!
Не знаю, как мама выкручивалась из подобных ситуаций. Но соседи маму не то чтобы не любили, но считали не от мира сего. Она не сплетничала, не лузгала семечки подсолнечника, сидя вечерами на скамейке, не жаловалась на мужа. У мамы не было подруг по большому счету. То есть они были раньше, но когда появился папа, а потом я, ее неслужебный мир сконцентрировался в семье.
Мама работала в детской библиотеке. У нее был кружок детей-активистов, которые готовили литературные вечера и ставили поэтические спектакли. Родители и коллеги были благодарны маме. Первые – за то, что дети под присмотром и занимаются интеллигентным делом. Вторые – за то, что культурно-массовая работа на высоком уровне. И те и другие, кажется, задавались вопросом: зачем ей это надо? А мама не могла жить или работать без творчества, без фантазии.
Если мои дни рождения не требовали нашего с папой участия, то к встрече Нового года мы готовились всей семьей. Придумывали блюдо: «подошва басмача» – пицца с яблоками и селедкой или «облако забвения» – картофельное пюре над порезанными сосисками. Кашеварили вместе. За месяц объявлялась тематика – Новый год встречают зверушки (в раннем детстве), рыцари, пираты или инопланетные существа. Сочинялись костюмы, обговаривалась программа (рыцари дерутся на турнирах, пираты захватывают корабль – наш диван, инопланетяне творят, что подсказывает чужеземная фантазия). Я рано понял, или мама осторожно внушила, что лучшие подарки родителям – те, что сделал своими руками. Поэтому я лепил из пластилина, рисовал, клеил, выпиливал лобзиком и выжигал по дереву. Каждый раз наслаждался реакцией родителей: они пребывали в полном восторге от моих поделок.
