Андреа передал письмо Джаннеттино, и оба племянника, склонившись друг к другу, принялись читать его. Адмирал, все еще держась очень прямо, сделал пару шагов. Лицо его было каменным.
– Во всем этом есть нечто, чего я совсем не понимаю, а тогда спрашиваю себя, не смеются ли надо мной.
Но это была лишь прелюдия. Тут вмешался Просперо.
– Позвольте мне на минуту уединиться с синьором Андреа, – попросил он маркиза.
– Со мной, синьор? – вскричал адмирал. – О чем вы можете со мной говорить?
– Вы получили назначение, синьор. Я знаю, почему вы можете не пожелать принять его. Тем не менее я еще рассчитываю уговорить вас. Если, – он снова повернулся к дель Васто, – вы отпустите меня, Альфонсо.
– Что ж, коли вам угодно, – согласился маркиз, не без усилия уводя дона Алваро.
– Клянусь Богом, дон Альфонсо, – пожаловался тот, – я упускаю самое замечательное развлечение.
На галерее Дориа спросил Просперо:
– Итак, что вы желаете мне сказать? Может, вы хотите воспользоваться случаем, чтобы посмеяться и унизить меня? В этом ваша цель?
– Вы говорите об унижении и насмешках, синьор. Но ничего этого нет в письме, которое вы держите.
Герцог раздраженно ответил:
– Я уже сказал, что это письмо – следствие недоразумения.
– Это следствие происшедших событий. А вот все, что было между нами, – результат недоразумения. Мы многого не понимали.
На это Филиппино ответил еще яростнее:
– Что касается ваших постоянных предательств, здесь все было понятно.
– То же касается и вашей ненависти, Филиппино. Но я обращаюсь к синьору, вашему дядюшке. Дуэль слишком затянулась.
– И сейчас вы полагаете, что победа за вами, – проворчал старый адмирал.
– Можете так считать, если хотите. Когда мой отец был в ссылке, я дал клятву, которую повторил, когда Филиппино приковал меня к веслу. Но сейчас все это позади.
– Теперь, когда, к своему удовольствию, вы исполнили клятву! Похоже, я кончу свои дни всеобщим посмешищем. Вся слава, заработанная за шестьдесят лет безупречной жизни, разрушена вами в один миг! О, вы за себя отомстили, мессир Адорно. Радуйтесь, пока можете. Но уйдите. Это издевательство слишком затянулось.
– Слишком, клянусь Господом, – повторил Филиппино.
– И я так же скажу, – согласился Джаннеттино и шагнул вперед, стягивая перчатку.
Просперо предупреждающе поднял руку.
– Одно слово, прежде чем вы бросите эту перчатку. Вспомните, что все пока остается между нами. Общество ничего не знает об этом. Ваша родная Генуя в этот миг готова приветствовать великого адмирала, почитаемого самим императором. Есть ли кто-нибудь, кто сможет утверждать, что я действовал не по вашему указанию, как предполагает император, когда сломал Меч Ислама в Маоне? Единственные люди, способные о чем-то догадаться, – это принц Оранский и дон Алваро де Карбахал. Но осмелятся ли они сказать императору, что он ошибается, если я сам этого не сделаю?
– Если вы этого не сделаете? – эхом откликнулся адмирал, и все трое Дориа в изумлении переглянулись.
Джаннеттино первым сделал вывод:
– Вы намекаете на сделку.
– Да, – согласился его кузен, – у вас есть что продать.
– Скорее, отдать. На самом деле, я уже отдал. Господа, по-моему, вы не сумели внимательно прочитать письмо императора. Оно говорит, как мне кажется, что его величество из доклада мессира Просперо Адорно узнал о том, как был уничтожен корсар Драгут-рейс и его флот: уничтожен в результате мер, принятых вашей светлостью. Не это ли написано в послании его величества? – Он сделал паузу и с достоинством добавил: – Если он это и пишет, то лишь потому, что я ему так доложил. Вот предлагаемый мною дар. Дар мира.
Все трое слушали его с возрастающим, но уже беззлобным удивлением. Когда Просперо умолк, адмирал снова вернулся к письму. При беглом чтении они не обратили внимания на то, о чем сказал им Просперо.
Он перечитал вслух нужный абзац: «Я узнал от губернатора Минорки и в большей степени из докладов мессира Просперо Адорно, командовавшего неаполитанской эскадрой Вашего флота, что в результате мудро задуманного Вами плана, в котором мессир Адорно успешно сыграл свою роль…»
Дальше он читать не стал. Адмирал вскинул большую голову, расправил плечи и, сбросив маску холодности, бросился в атаку:
– Мне – прикрываться вашими докладами? Мне – принимать от вас платье, чтобы прикрыть срам? Мне – участвовать в обмане и принимать награды за подвиги, мною не совершенные? О боже! И вы смеете стоять здесь и предлагать все это? Из всех нанесенных вами оскорблений это – самое беспардонное. Вы полагаете, я столь низко пал, что могу принять подобные предложения?
Затем тон его переменился:
– Ответ на это письмо императора уже готов к отправке. Я написал его прошлой ночью. Это прошение об отставке. Оно правдиво освещает все события при Джербе. Оно означает конец карьеры, не совсем уж бесславной, но разрушенной коварным предательством, спасшим Драгута от западни, в которую я заманил его, и избавившим его от возмездия христианского мира.
– Так вот какова ваша чудовищная точка зрения? Вы считаете, что при Джербе я выместил на вас злость?
– А вы что, смеете отрицать это?
– Тут не нужно особой смелости. Я тогда не думал о вас. Я и о себе-то не думал. Вы забыли, что и Джанна была со мной в лапах Драгута? У вас был шанс спасти ее, но вы все провалили.
– Это упрек? Вы утверждаете, что спасли ее. А цена? Резня на Корсике? Еще одна Мальорка? Сколькими жизнями было заплачено за жизнь Джанны? Неужели это нельзя было предвидеть? Зная цену, мог ли я отважиться на такое?
– Для вас Джанна не имеет такого значения, как для меня. С этим-то вы согласитесь. Между вами нет даже кровных уз. А то, что последовало, никоим образом предвидеть было нельзя. Намерения Драгута состояли в том, чтобы пойти к Золотому Рогу и соединиться с Барбароссой. Или он лгал мне, или он передумал уже потом. И даже потеряй он свой флот, вам ни за что не поймать бы его.
И Просперо в нескольких словах рассказал им о замысле Драгута увести свои отряды и рабов в Алжир.
– Я должен был бы пойти с ним в цепях. А Джанна, моя Джанна попала бы к нему в гарем. – Голос Просперо задрожал от болезненных воспоминаний. – Джанна, моя милая, нежная Джанна, ваша крестница и приемная племянница – в руках этого грязного турка! Жертва отвратительной жестокости! Мог ли я смириться с этим? Мог ли я сложа руки подсчитывать цену ее спасения от подобной участи? И если я мог спасти ее, то мне ли было задумываться о том, что мир провалится в преисподнюю? Ответьте честно, синьор. Поставьте себя на мое место. Поставьте монну Перетту на место Джанны. Неужели мысли об императоре и христианском мире смогли бы вас удержать?
