– Разве вы прежде не слыхали об этом?
– Да, но поверил я только теперь.
– Тогда зачем вы спрашиваете меня об этом? Я помолвлен с мадонной Джованной Марией Мональди. Вы это имеете в виду?
– Что же еще я должен иметь в виду?
– Вам это не нравится?
– Нравится? Вы смеетесь надо мной? Я узнаю, что сын моего брата собирается войти в дом его убийцы, и вы еще спрашиваете меня, почему мне это не нравится!
Кардинал вздохнул печально и укоризненно.
– Зачем же преувеличивать, Рейнальдо? Как-никак, обвинения в убийстве не было…
– Позвольте мне судить самому! – заорал на него Рейнальдо.
– Дама, – спокойно сказал Просперо, – из рода Мональди, а не из рода Дориа.
– Это существенная разница, Рейнальдо, – промурлыкал кардинал.
Но Рейнальдо с грохотом обрушил кулак на стол, возле которого стоял.
– Черт возьми! Вы еще будете спорить? Разве она не стала племянницей Дориа после его женитьбы? Разве она не приняла его фамилию?
Монна Аурелия остановила его:
– Я думаю, вы забыли о моем присутствии. Не кричите, синьор. У меня от вашего крика болит голова.
– Ваша голова, мадам? А как насчет вашего сердца? Или оно так же бесчувственно, как сердце вашего сына?
– Господь да ниспошлет мне терпение. Я не допущу, чтобы на меня повышали голос в моем собственном доме.
– Нет-нет, – поддержал ее кардинал. – Это непристойно. Весьма непристойно, Рейнальдо. Вы должны считаться с Аурелией.
– Я думаю о нашей чести! – огрызнулся разъяренный Рейнальдо.
– Стало быть, и о моей, наверное, – вмешался Просперо. – Удивляюсь только, почему вы находите нужным это делать.
У дяди перехватило дух.
– За свое бесстыдство, – ответил он, когда снова пришел в себя, – вы заслуживаете короны наглецов.
– Стыд, – пробормотал Аннибале.
– Скажи уж, бесстыдство, – поправил его Таддео.
– Говорите все, что вам угодно, – промолвил Просперо. – Меня это не трогает. Я считаю, что никто из вас не имеет права диктовать мне линию поведения.
– Мы не диктуем, – сказал Рейнальдо. – Мы судим.
– Нет-нет, – не согласился кардинал. – Судить – не наше дело.
– Может быть, не ваше… – начал Рейнальдо, но кардинал перебил его:
– Скорее уж мое, благодаря моей должности, чем ваше. Но я менее самонадеян. Я не присваиваю себе промысел Божий. Вы можете осуждать, но не богохульствуйте, Рейнальдо, разыгрывая из себя судию, у вас нет на это права.
– Уткнитесь в свой молитвенник, вы! Не суйте нос в дела, в которых ничего не смыслите. Говорите, я не имею права? Разве я не имею права на защиту приличий, чести, долга по отношению к нашему имени? Позор Просперо падет на каждого из Адорно.
– Тем не менее вы не стесняетесь извлекать из него выгоду, – насмешливо бросил ему Просперо.
Рейнальдо и оба его сына взревели в один голос. Успевший прийти в ярость Просперо расхохотался в ответ на эту вспышку.
– Разве вы не бедствовали в ссылке, каждый из вас; разве у вас хватало смелости сунуться в Геную или потребовать своего признания, пока шесть месяцев назад мое примирение с Дориа не сделало недействительным приговор к изгнанию и не позволило вам вернуться назад? Я полагаю, вы знали об условиях. Или могли догадаться. Разве честь, приличия или долг перед нашим родом, о которых вы тут болтаете, помешали вашему возвращению сюда, когда отмщение еще не наступило? Не помешали, судя по тому, с какой поспешностью вы вернулись назад, к спокойствию и достатку. И вы еще осмеливаетесь с презрением осуждать поступок, благодаря которому это стало возможным?
Плотно сжатые губы прелата скривились в усмешке. Прикрыв глаза, он сложил руки на груди.
– Подумайте об этом, мой добродетельный самонадеянный брат, – кротко пробормотал он. – Поразмыслите об этом.
Но Рейнальдо не обратил никакого внимания на его слова. Его выпученные глаза уставились на Просперо. В них отражались изумление и ужас. Затем он перевел взгляд на своих нахохлившихся сыновей.
– Этот человек – сумасшедший, – провозгласил он.
– Нет, он не сумасшедший, – возразил Таддео. – Вы думаете, он искренен? Он достаточно хитер, чтобы спрятаться за доводы подобного рода. – Он двинулся к Просперо, и тон его голоса повышался по мере того, как нарастала злость. – Разве мы знали, что за отмену приговора об изгнании нужно заплатить таким позором?
– А разве нет? Значит, вам не хватило любознательности. Но теперь вы все знаете. И что вы будете делать? Перестанете пожинать плоды? Снова станете бездомными скитальцами или будете есть хлеб, который дает вам мое предательство? А может, исполните свой долг каким-нибудь более героическим образом? До тех пор пока вы пользуетесь плодами моего соглашения, забудьте о вдруг накатившем на вас презрении. Помните, что стоящий на страже у калитки во время грабежа фруктового сада – такой же вор, как и тот, кто отрясает деревья.
Все трое с безмолвной ненавистью смотрели на Просперо. Кардинал исподлобья мгновение полюбовался их замешательством.
– Похоже, вы получили ответ, – проговорил он, заставив родственников очнуться.
Рейнальдо протянул руку за шляпой, брошенной на стол, и посмотрел на сыновей.
– Идемте, – позвал он. – Здесь нам больше делать нечего.
Он шагнул к двери. Просперо отступил в сторону, давая дорогу. На пороге Рейнальдо обернулся и бросил сердитый взгляд на высокую фигуру брата, облаченную в пурпурное одеяние.
– Вы, конечно, остаетесь, Джоваккино, – усмехнулся он.
– Только на минутку, – кротко ответил кардинал и добавил с мягкой иронией: – Не покидайте Генуи, не получив моего соизволения.
Рейнальдо и сыновья в ярости вышли.
Монна Аурелия, прямо и гордо сидевшая в кресле, посмотрела на сына. Ее плотно сжатый рот полуоткрылся.
– Ты вел себя превосходно, – сказала она. – Это я готова признать. Но главное – в том, что этот мальчишка Таддео прав: твои доводы были доводами хитрого адвоката, пренебрегающего истиной. Они не подействовали.
– По крайней мере, родственнички замолчали, – устало сказал Просперо.
– И доводы были убедительны, – поддержал его дядя. Он шагнул вперед, шелестя шелковой мантией, и положил изящную руку на плечо монны Аурелии. – Убедительны, потому что правдивы. Вы несправедливы, Аурелия, говоря так. Легко быть надменным при вынесении приговора, когда это вам ничего не стоит. Рейнальдо показал это. Теперь пусть судит себя по тем жестким меркам, которые сам же и установил, и отказывается от выгод, полученных от того, что он называет предательством. – Кардинал улыбнулся. – Думаете, он так поступит?
