В тот воскресный вечер в Эскориале властитель полумира предавался чревоугодию больше, чем обычно. На рассвете в понедельник он проснулся в холодном поту, со спазмами в подложечной ямке. Ему и наяву продолжало казаться, что на живот давят окровавленные головы восьми благородных испанских сеньоров.
Он приподнялся на своей огромной резной кровати и закричал. Сантойо тотчас подбежал к королю. Король отчаянно обеими руками отпихивал от себя воображаемую кровавую груду.
У слуги были всегда наготове сердечные и успокоительные микстуры, прописанные болезненному мнительному монарху. Имея за плечами богатый опыт, Сантойо разбирался в них мастерски. Он быстро накапал нужную дозу, смешал лекарства и подал королю. Тот выпил и прилег по совету заботливого слуги. Филипп немного успокоился, но все еще тихо стонал.
Слуга послал за лекарем. Королевский лекарь задал несколько вопросов, устанавливая причину плохого самочувствия, услышал про пирожные и пожал плечами в бессильном отчаянии. Он и раньше убеждал короля не увлекаться пирожными и получил нагоняй за свой добрый совет: король обозвал его безграмотным невеждой и ослом. Стоило ли вновь рисковать доверием короля и открывать ему правду.
Лекарь обратился к Сантойо. Хитрый андалузец посоветовал призвать на помощь королевского исповедника. Сам он на службе у Филиппа II набрался богословской премудрости и усвоил, что чревоугодие – один из семи смертных грехов. Духовник может заставить его величество ограничить себя в еде, если деликатно намекнет, что боль его не только физическая, но и духовная; иными словами, испортив желудок, он обрекает на проклятие и душу.
Лекарь, немного циник в душе, как все, кто хорошо изучил своих собратьев, полюбопытствовал, удавалось ли раньше уговорить короля отречься от какого-либо из шести других грехов под угрозой проклятия. По-видимому, он считал его величество экспертом по части смертных грехов, которому доселе удавалось избежать небесной кары за них горячими молитвами.
Сантойо придерживался более практического взгляда на природу смертного греха. Когда за смертным грехом не следует возмездия – неудовлетворенности после его свершения, это одно. А смертный грех с последующей болью в желудке – это совсем другое.
Лекарь волей-неволей признал, что слуга лучше него разбирается в философии, и оставил дело на его усмотрение. Сантойо в тот же понедельник разыскал фрая Диего де Чавеса и рассказал ему, что произошло, подробно описав несварение желудка, возможную причину болезни и особенности ее проявления.
Сантойо польстил необычный живой интерес, проявленный к его рассказу королевским исповедником. Он почитал себя лучшим слугой в Испании, числил за собой множество всяких заслуг, но теперь, выслушав похвалу фрая Диего его рвению и правильным заключениям, Сантойо понял, что к тому же он и отличный богослов.
Сантойо не знал про горе настоятеля Санта-Круса, не знал и про то, как вовремя приспела история с несварением. Рамон де Чавес, старший брат настоятеля, глава достойного семейства, чьим украшением являлся и настоятель, был одним из восьми сеньоров, заключенных в Тауэр, и его жизнь висела на волоске из-за бесчеловечности английской королевы и упрямства и гордыни испанского короля. Когда явился Сантойо, настоятеля одолевали мучительные мысли о том, как опасно и тщетно служение королям. Одновременно он искал практические способы воздействовать на Филиппа, чтоб спасти брата от смерти на плахе.
Приход Сантойо был словно ответ на молитвы, вознесенные им прошлой ночью. Он открыл настоятелю возможность обсудить это дело с королем, не будучи заподозренным в своекорыстных интересах. Он слишком хорошо знал низкую душу короля, чтобы лелеять какую-то надежду тронуть его мольбой.
Проблема была еще в том, что король обычно исповедовался по пятницам, а сегодня был понедельник. Настоятель напомнил себе, опять же беспокоясь о судьбе брата, что в четверг в Толедо состоится аутодафе. Англичанку, причину всех бед, сожгут как ведьму или еретичку, а может быть, за то и другое. Настоятель понимал: как только англичанка сгорит на костре, каков бы ни был дальнейший ход событий, ничто не спасет его брата от топора.
Итак, как видите, сложилась прелюбопытная ситуация: генеральный инквизитор, движимый беспокойством за судьбу племянника, с одной стороны, и настоятель Санта-Круса, тоже инквизитор веры, движимый братской любовью, с другой, затевают интригу, чтобы помешать делу святой инквизиции.
Настоятель, выразив озабоченность состоянием короля, предоставил Сантойо самому убедить его величество как можно скорей послать за исповедником. Желая вознаградить такое рвение и верность королю, отметить и поощрить ревностность Сантойо в делах религии, настоятель щедро одарил и благословил королевского слугу. Теперь фрай Диего с большей уверенностью дожидался вызова к королю.
Сантойо взялся за дело хитро и отложил разговор до тех пор, пока не представится благоприятная возможность.
Филипп II, по обыкновению, корпел над документами в своем кабинете-келье. Сантойо принимал у него документы, присыпал, если требовалось, порошком и передавал секретарям, не спуская глаз со своего хозяина.
Тем временем король прекратил работу, вздохнул и устало провел рукой по бледному лбу. Потом он потянулся за следующим документом из пачки, лежавшей справа на столе, но не смог его вытянуть. Король повернулся и увидел, что Сантойо придерживает пергамент рукой и озабоченно всматривается ему в лицо.
– В чем дело? – послышался монотонный, похожий на гудение насекомого, голос короля.
– Не хватит ли на сегодня, ваше величество? Вам ведь немоглось ночью. Вы, видать, притомились, ваше величество.
Сантойо никогда ничего подобного себе не позволял, это граничило с нахальством. Король глянул на него бесцветными холодными глазами и тут же опустил их: он не мог вынести взгляда даже своего слуги.
– Притомился? – промямлил король. – Я?
Но предположение повлияло на болезненное, хилое тело. Он убрал руку с пергамента, откинулся на стуле и закрыл глаза, чтобы, сосредоточившись на своем состоянии, определить, правду ли говорит слуга. Филипп подумал, что он и вправду устал, и открыл глаза.
– Сантойо, что сказал о моем здоровье Гутьеррес?
– Похоже, решил, что вы перебрали пирожных…
– Кто сказал ему, что я ел пирожные?
– Он выспрашивал у меня, что вы ели, ваше величество.
– И он, желая скрыть собственное невежество, прицепился к пирожным. Осел! Какой бестолковый осел!
– Я ему так и сказал, ваше величество: вы, мол, заблуждаетесь.
– Ах вот как! Ты сказал, что он заблуждается. Смотрю, ты прямо в лекари метишь, Сантойо!
– И лекарем быть не нужно, ясно, отчего вам неможется, ваше величество. Я так и сказал Гутьерресу: дело не в желудке, тут дело духовное.
– Молчи, дурак! Что ты знаешь о моем духе?
– То, что слышал от вас, ваше величество, когда вас прихватило ночью. – И торопливо добавил: – Фрай Диего де Чавес сказал вам что-то в пятницу. Его слова не давали вам покоя, ваше величество. Пусть настоятель монастыря Санта-Крус исцелит рану, которую сам же и нанес, и вернет покой душе вашего величества.
