Дело в том – фрай Хуан де Арренсуэло позднее признал это, – что в голову ему закралось сомнение. Все началось с заявления обвиняемой о том, что обвинение намеренно сделало из нее козла отпущения за преступления, совершенные доном Педро де Мендосой-и‑Луной. Услышав эти слова, председатель суда хотел закрыть заседание; перед новым допросом леди Маргарет он решил разобраться в себе самом и удостовериться: ни он, ни фрай Луис никоим образом не причастны к тому, что им приписывается. Однако стойкость обвиняемой, объяснявшаяся, по-видимому, чистой совестью, ее логичные вопросы и веские доводы лишь усилили его сомнения.
И теперь он настаивал, чтобы фрай Луис ответил на вопрос и тем самым внес ясность в свое донесение.
Доминиканец же ответил Маргарет встречным вопросом, обращаясь к суду. Фрай Луис просто не выдержал взгляда смелых ясных глаз леди Маргарет.
– Разве мое обвинение в колдовстве зиждется лишь на обольщении дона Педро? Я ведь подробно описал сатанинскую изворотливость ответов обвиняемой, которую пытался обратить в истинную веру. Я не решился признаться ранее, но теперь признаюсь, отдавая себя на суд святейшего трибунала: да, я чуть было не попал во власть ее адских чар, когда сам начал сомневаться в истинах Священного Писания, так тонко она извращала их смысл. Тогда-то я уразумел, что она пособница злого духа. Она высмеивала меня и святые слова, что я нес ей, и заливалась коварным смехом, как распутница. – Страстно обличая колдунью, монах разжигал ненависть своих слушателей. – Мое убеждение сложилось не под влиянием того или иного факта; твердое убеждение в ее колдовстве, на котором зиждется мое обвинение, исходит из всей суммы фактов, ошеломляющей в своей ужасной совокупности. – Фрай Луис, строгий, напряженный, устремил взгляд больших темных глаз в бесконечность. Окружающим он казался боговдохновенным. – Я записал то, что отчетливо видел внутренним оком, коему был ниспослан небесный свет.
Монах сел, обхватив голову руками. Его била дрожь: в последний момент мужество покинуло его. Он не отважился добавить, что счел решающим доказательством колдовских чар леди Маргарет то, что они возымели действие на него, проникнув в цитадель его доселе неуязвимого целомудрия. Он не отважился рассказать о навязчивом видении – белой шее и округлой груди, – преследующем и мучающем его с того самого дня, когда он увидел Маргарет на корабле. Искушение было так велико, что он не раз забывал про свой долг, всерьез помышлял отказаться от роли обвинителя в то утро, когда сошел на берег в Сантандере. Да и потом ему хотелось отбросить перо, отречься от правды и погубить свою бессмертную душу, чтоб спасти ее прекрасное тело от сожжения на костре, ибо она была обречена. И поскольку ее красота возбуждала доминиканца, как острый непреодолимый запах духов, поскольку он корчился от страстного желания увидеть леди Маргарет и терзался при мысли о справедливом возмездии, которое ее настигнет, он не мог позволить себе сомневаться в ее вине. Чары Маргарет в одночасье разрушили бастионы чистоты, возведенные им за долгие годы самоотречения и служения Богу, чтоб укрыть душу от греха. Это ли не доказательство ее колдовской мерзости, призванной ослабить того, чей долг – уничтожить ведьму? И лишь когда это прекрасное тело, искушавшее и губившее людские души по воле Сатаны, будет истерзано палачом, а потом превратится на костре в пепел, фрай Луис сочтет, что выполнил долг – долг своей совести.
Председательствующий спросил обвиняемую, удовлетворена ли она ответом, и фрай Луис услышал решительный протест леди Маргарет:
– Это был вихрь бессмысленных слов, торжественная декларация собственных убеждений фрая Луиса, но отнюдь не доказательство чего бы то ни было. Он заявляет, что я искусный полемист в религиозном споре. Но я веду спор на основе полученного мной религиозного воспитания. Разве это доказательство колдовства? Согласно подобной логике, каждый еретик – колдун.
На сей раз фрай Хуан промолчал. Он объявил, что заседание закрывается, и приказал увести обвиняемую.
Но когда леди Маргарет увели, он, желая успокоить свою совесть, подверг фрая Луиса допросу с пристрастием. В конце учиненного им допроса помощник прокурора с упреком заметил, что в руках председательствующего обвинитель, похоже, превратился в обвиняемого.
– Допрос доносчика не только законен, но и желателен, особенно если, помимо доноса, нет других показаний, как в данном случае, – возразил фрай Хуан.
– Мы располагаем свидетельскими показаниями, – заметил помощник прокурора. – Обвиняемая подтвердила, что дон Педро действительно говорил ей слова, цитируемые доносчиком. Есть и факты, которые дон Педро не станет отрицать.
– И к тому же она признала свою ересь, – добавил фрай Луис в пылу праведного гнева, – а еретичка способна на все.
– Даже если она способна на все, – последовал спокойный ответ, – мы не можем обвинить еретичку во всех смертных грехах, помимо ереси, если не располагаем достаточными доказательствами.
– А не лучше ли сразу отдать ее палачу для дознания, чтобы разрешить ваши сомнения, фрай Хуан? – предложил помощник прокурора.
– Провести дознание, правильно! – с чувством подхватил фрай Луис. – Надо пыткой сломить ее злонамеренное упрямство. Таким образом вы получите признание, необходимое, чтобы вынести приговор.
Фрай Хуан сразу посуровел, из его глаз исчезло выражение участия и грусти.
– Чтобы разрешить мои сомнения? – повторил он, хмуро поглядев на помощника прокурора. – Стало быть, я занял судейское место, чтобы разрешать свои сомнения? Что значит спокойствие моей души или душевные терзания по сравнению со служением вере? В конце концов мы узнаем правду, как бы долго нам ни пришлось ее искать. Но мы ее найдем во славу Господа, а не для разрешения моих либо чьих-то еще сомнений.
Фрай Хуан резко поднялся. Помощник прокурора обескураженно молчал. Фрай Луис хотел снова начать разговор, но ему строго напомнили, что он не член суда и ему положено высказываться только в качестве свидетеля.
В наступившей тишине фрай Хуан взял протокол у нотариуса и внимательно его прочел.
– Генеральный инквизитор потребовал копии, пусть отошлют ему вечером.
Особый интерес, который проявлял к этому делу генеральный инквизитор Кастилии Гаспар де Кирога, кардинал-архиепископ Толедо, объясняется, как нам известно, тем, что дон Педро де Мендоса-и‑Луна приходился ему племянником. Он был единственным сыном сестры архиепископа, и тот любил его как сына; монашеский сан не позволял ему иметь своего собственного. Этот факт, широко известный в Испании, и вселил страх в инквизиторов Овьедо, решивших передать дело дона Педро в Толедо, под надзор самого генерального инквизитора.
Кардинал пребывал в глубоком унынии. Каков бы ни был исход дела, какую бы часть вины ни удалось переложить на козла отпущения, ясно было одно: дон Педро совершил тягчайшее преступление. Трибунал сочтет, что грехопадения не произошло бы, не соверши дон Педро того или иного поступка, за которые должен понести наказание. И трибунал, в свое время без колебания налагавший тяжкую епитимью на принцев крови, несомненно, потребует сурового наказания для его племянника. Словом, пойдут толки, что кардинал злоупотребил властью и священным саном, дабы уберечь своего родственника от справедливой кары. Генеральному инквизитору и без того чинили немало помех: король весьма ревниво относился к любой узурпации власти в своих владениях. Папа навряд ли одобрял то рвение, какое святая инквизиция проявила в Испании, иезуиты тоже не упускали случая выразить протест по поводу вмешательства в их дела и даже преследований, коим их подвергла инквизиция.
