Ей вдруг подумалось, что Шубин может любить ее именно как женщину, принадлежащую Крымову. Но она быстро отогнала от себя эту непристойную, кощунственную и циничную мысль.
С другой стороны, любя ее, он должен был именно сейчас, когда она заговорила о беременности, спросить ее, от кого она ждет ребенка. А он не спрашивал. Либо ему это безразлично, либо он принимал ее вместе с ребенком, воспринимая его как часть ее тела и души.
Они разомкнули объятия, словно пленка, кадр за кадром, прокрутилась в обратную сторону: Шубин оказался в кресле, Юля – слегка растрепанная, на кровати.
– Так что это за фотографии и какое отношение они могут иметь к твоему расследованию? Насколько я понял из того, что ты мне здесь рассказала, мать Марины Бродягиной заплатила тебе деньги и ты должна их отработать, то есть разыскать убийцу ее дочери, так? Вот и занимайся этим делом. Вернее, ты уже все сделала, ты же знаешь, кто ее убил?
– Да, конечно. Я расскажу ей, тем более сейчас, когда Берестова уже нет в живых, что ее дочь пришла к нему с явной целью ограбить его, подсыпала ему в вино яду, но он поменял бокалы, и она, выпив по ошибке то, что предназначалось любовнику, отравилась и умерла. Жаль, что доказать я ей это не смогу.
– А я думаю, что никаких особых доказательств ей и не потребуется. Она платит за свой покой, да и деньги для нее сейчас имеют несколько иную цену… Кстати, как ты думаешь, куда Берестов спрятал эти бокалы с остатками вина?
– Думаю, что вымыл и выбросил.
– А где находится сумочка Бродягиной?
– Очевидно, в прокуратуре.
– Учитывая то обстоятельство, что у матери Бродягиной сейчас много денег и она ждет не дождется, когда ты объявишь ей, кто убийца ее дочери, то повысь ставку, скажи, что ты уже почти у цели, а сама в это время выпроси у Корнилова сумку Марины и отдай ее на экспертизу. Вдруг на дне сумки обнаружатся крупицы мышьяка.
– Запросто. Но мы снова ушли от темы отца Кирилла.
– Да что он так волнует тебя?
Юля посмотрела на Шубина и, прочитав в его глазах лишь нежность и любовь, поняла, что разговора сегодня не получится. Что он не узнал на фотографиях – никого. А раз так, зачем выставлять себя на посмешище, когда можно все проверить самой?
– Ладно, оставим все это… Я последую твоему совету и поговорю с Корниловым. А теперь мне пора… Хочу навестить Аперманис… Встретимся вечером здесь же, договорились? Да, чуть не забыла. Ты можешь мне пообещать, что в течение хотя бы пяти дней будешь в городе и никуда не исчезнешь?
– Вообще-то я никуда не собирался… А что еще случилось?
– Пока ничего… Так, еще одно дельце наклевывается… – Ей нужен был Шубин, чтобы довести СВОЕ дело до конца, и, главное, чтобы она чувствовала его рядом, если даже его реальная помощь не понадобится.
– Я в твоем распоряжении… Если хочешь, я прямо сейчас поеду с тобой к этой ненормальной Аперманис.
* * *
Но им открыли дверь совсем незнакомые люди – новые квартиранты. Аперманис съехала несколько дней тому назад и не оставила для Земцовой ни письма, ни даже записки.
– Игорь, отвези меня сейчас к Харыбину или лучше отправляйся по своим делам. Чую сердцем, что он где-то совсем близко и следит за нами из окна машины… Я сама с ним поговорю.
И действительно, стоило Игорю уехать, как из-за угла показались скромные синие «Жигули», откуда вышел и быстрым шагом направился к ней Дмитрий Харыбин собственной персоной. И только когда он поравнялся с Юлей, она отметила, как он похудел, но одновременно похорошел, хотя и вызывал у нее по-прежнему чувство презрения и даже почти ненависти. Это был не тот, прежний Харыбин, который покорил ее своей мужественностью, приятной и щекочущей нервы и чувства грубостью и припахивающей авантюризмом, таинственностью в самом дурном смысле этого слова. Харыбин – герой традиционного «плутовского романа», сейчас стоял напротив нее, и, судя по тому, каким пронзительным и жестким взглядом он смотрел ей в глаза, сжимая челюсти и, быть может, кулаки, которые у него, видимо, так и чесались, чтобы отдубасить непослушную сбежавшую от него жену, она поняла, что разговор предстоит тяжелый.
– Харыбин, поди прочь. От тебя пахнет дымом и паленой шерстью. И еще – серой. Ты случаем не из преисподней? Ну и как там? – Юля уже хотела развернуться, но он резко схватил ее за руку.
– Где ты была? – спросил он каким-то чужим, незнакомым ей голосом.
– Ты и сам все знаешь.
– И давно у тебя с ним?
– Всю жизнь.
– Тогда почему же ты не поехала к нему на похороны? Не пролила несколько вдовьих слезинок над его прахом?
Волосы Юли поднялись дыбом, когда она услышала эти слова.
– Повтори, что ты сказал? ПРАХ? Что с ним? Ты убил его? Ты, ты… ничтожество… ты убил его?
Она уже ничего не соображала: сквозь слезы и душившие ее рыдания она вдруг увидела расплывчатую картину: Крымов с пулей в голове лежит на асфальте одной из парижских улиц, и Надя Щукина во всем черном склоняется, чтобы запечатлеть на его прекрасном белом, словно припудренном лбу свой прощальный поцелуй…
– Да успокойся ты! – Харыбин с силой взял ее за плечи и начал трясти. – Да приди же ты в себя! – и тут он крепко выругался.
Юля открыла глаза и принялась бить кулаками по голове Харыбина, по его лицу, щекам, пока не лишилась чувств.
Когда она открыла глаза, то поняла, что сидит в той же синей мерзкой машине, провонявшей изнутри табачным дымом и бензином.
– Ты что, Земцова, рехнулась?
Она повернула голову и увидела сидящего рядом Харыбина с распухшим носом, у которого он придерживал разбухший от крови носовой платок.
– Его разорвали собаки. Собственные собаки.
И Юля испустила вздох облегчения. У нее даже голова закружилась от переизбытка чувств. Он имел в виду Берестова. Это Берестова ее муж записал ей в любовники. Правильно, она же именно с Берестовым поехала в Париж.
– Значит, так. – Юля медленно повернула к нему свое лицо, затем зачем-то опустилась вниз, словно ей надо было поправить или застегнуть ремешок туфли, и, наконец поднявшись, снова взглянула, близко-близко, в глаза своему мужу: – За то, что вы с Аперманис, этой шлюхой, собирались использовать меня в качестве приманки, чтобы найти так необходимого вам Крымова… – и с этими словами она, размахнувшись, ударила его по лицу, снова целясь в нос, в окровавленный платок туфлей, за которой она, собственно, и нагибалась, – получай! Получай, гад! Ах ты, свинья! Ты специально спал в Москве с кем попало, чтобы довести меня до нервного истощения? И чтобы я, разозлившись, примчалась сюда и стала искать утешения в объятиях Крымова? Ах ты, тварь! Ненавижу! И ребенка своего ты никогда не увидишь!
– Прекрати истерику, ты же разобьешь мне лицо! Пойдем домой, и я тебе все объясню… Я же хотел как лучше… Нам нужны были деньги, а я знал, где их раздобыть… Но я не мог тебе об этом сказать.
