Как ее личный педиатр, я тщательно следил за питанием и развитием, взвешивал ее, исследовал все ее физические и умственные прогрессы. Одним словом, могу с уверенностью сказать, что в те месяцы я был единственным, если не считать кормилицы, кто ближе всех знал принцессу Изабеллу.
– Неужели лучше, чем ее мать с отцом? – удивилась Полисена.
– В отличие от своего брата Уджеро, король не удостаивал дочурку даже взгляда. Позже и он стал любящим отцом, но младенец, завернутый в пеленки, не представлял для него особого интереса. Пока не представлял. Что касается королевы, то она после родов начала мучаться непрерывным кашлем, и именно я посоветовал ей не приближаться к девочке, чтобы не заразить ее. Кормилица показывала ее издалека, всегда скрытую в пеленках и кружавчиках, и бедная мать посылала ей воздушные поцелуи. Потом кашель стал еще хуже, и королеве пришлось уехать в Люльский замок, что находился высоко в горах. Вернулась она спустя шесть месяцев, совершенно здоровая. Но было уже поздно…
– Теперь-то я понимаю, почему моя мама не заметила, что в колыбели другая девочка, – тихонько шепнула Полисена Лукреции. От этого открытия у нее словно гора с плеч свалилась. Значит, она не была равнодушной или, чего еще хуже, сообщницей правителя, как опасалась Полисена. Ее мама просто находилась далеко и тяжело болела. Как она могла догадаться о подмене, если ни разу не видела свою дочь вблизи, ни разу ее не поцеловала, не искупала и не приложила к груди?
– Тс-с-с! – предостерегла ее Лукреция, затем обратилась к старому лекарю: – А что произошло, пока отсутствовала королева?
Она и сама приблизительно знала об этом из признания синьоры Кисли, но все же любопытно было услышать обо всем от прямого свидетеля и во всех подробностях.
– Во дворце разразилась страшная эпидемия, – продолжал старик, – тропическая язва, занесенная попугаями, которых привез в подарок султан Пунджаба. Первыми заболели старики и дети. Мы, врачи, делали все, что могли, но у нас не было достаточной подготовки, чтобы победить экзотическую болезнь, не поддающуюся обычным лекарствам. И потом, нас было слишком мало, а больные с каждым днем все больше нуждались в лечении.
Король Медард послал за мной и сказал суровым тоном: «Королева очень слаба и, возможно, не сможет родить мне других наследников. Поэтому все мои надежды – на маленькую Изабеллу. Ее жизнь драгоценна. Имейте в виду, доктор, если моя дочь умрет, вы в тот же день будете осуждены на смерть и последуете за ней в могилу».
Можете теперь себе представить, в какой ужас меня привели первые признаки болезни на лице маленькой принцессы… И с каким трепетом я ухаживал за ней и днем, и ночью, пытаясь спасти ее любой ценой. Но здоровье Изабеллы с каждым днем ухудшалось. Ее кормилица тоже заболела и умерла, и вот я должен был в одиночку выхаживать наследницу.
Такие же неутешительные новости дошли до меня и из покоев графа Бельви. Эпидемия поразила маленькую Глинду, ее кормилицу и всех горничных. Меня тогда удивило, что граф не звал меня к больной дочери, но я подумал, что ему запретил король, – чтобы я не отвлекался от Изабеллы. И вот в один прекрасный день у меня началось сильное головокружение. Я успел только подумать: «Вот и я подцепил заразу», – и лишился чувств прямо возле колыбели.
Очнулся я спустя десять дней. Я весь горел и был еще так слаб, что лечивший меня коллега не позволил мне вставать с постели в течение месяца. Он успокоил меня, рассказав, что принцесса Изабелла полностью выздоровела – это должно было меня насторожить, но тогда я посчитал это нормальным – ведь новорожденные часто непредсказуемы, – и ею занимается новая кормилица, только что прибывшая из-за города. Между тем, дочка графа Бельви умерла и была похоронена в Кафедральном соборе в гробнице с матерью. Кормилица ее тоже умерла, как и вся прислуга графа, а сам он в отчаянии ходил взад-вперед по комнатам и кричал, что жизнь кончена, мол, дайте ему меч или яд, и он последует в могилу за своей несчастной Глиндой.
Я никогда не видел человека, так искусно игравшего роль. Вы ведь поняли, что у него не было никакой причины убиваться. Напротив, этот мошенник в сердце своем ликовал – пользуясь суматохой и беспорядком тех скорбных дней, он привел в исполнение самую ловкую аферу, которая когда-либо могла прийти в его тщеславную голову.
Он ловко сумел распространить весть о болезни маленькой Глинды – в то время как малышка была здоровее некуда, – лишь для того, чтобы впоследствии оправдать ее исчезновение. Украдкой пробравшись в никем не охраняемую комнату принцессы, он положил на ее место Глинду, пользуясь тем, что обе кормилицы мертвы и никто другой не в состоянии заметить разницы между двумя девочками.
После чего сообщил всем, что его дочь умерла, и инсценировал трагедию безутешного папаши.
Что сталось со второй девочкой, я не знаю. Надеюсь, что ее не похоронили вместо его дочери, я-то знаю, что она не умерла, наоборот, была более чем здоровой…
В этот момент Полисена хотела уже открыть рот и сказать: «Она спаслась. То есть, я спаслась. Я и есть Изабелла!» – но Лукреция так на нее глянула, что у той слова застряли в горле.
– У нас есть сведения, что правитель отнес принцессу хозяйке «Зеленой Совы», чтобы там умертвить, – сказала она.
– Маленькая, невинная бедняжка! – вздохнул старик. – А все из-за проклятой спеси графа Уджеро! Его раздражало, что он второй сын, он всю жизнь мечтал, что старший брат умрет, оставив ему трон. Но когда родилась Изабелла, понял – это больше невозможно. И тогда понадеялся, что хотя бы его дочь обманом станет королевой, – вот и задумал всех облапошить.
На свете остался только один человек, способный его разоблачить, – я. Ведь я много раз скрупулезно осматривал обеих девочек и мог их различить, хотя они и были очень маленькими. Я мог с закрытыми глазами опознать приплюснутый носик и ямочки Глинды, а также форму ее ушей и ног. Точно так же я мог узнать черты другой девочки, то, как она плакала и сосала пальчики…
Граф, не обнаружив меня возле королевской колыбели, подумал, что я тоже мертв. Но когда он узнал, что смерть обошла меня стороной, понял мою необычайную опасность для них с дочерью. Если бы я донес на него, король приговорил бы его к смерти как узурпатора. А Глинду бы отправили вон из дворца и заперли в каком-нибудь монастыре. И мечты его улетучились бы самым жалким образом.
Он даже не подозревал, что у меня не было ни малейшего интереса его разоблачать, так как и я, в свою очередь, кое-что совершил, а признание в содеянном стоило бы мне жизни.
Так вот, граф приказал меня арестовать и бросить в самую мрачную и темную камеру подземелья. Там я и жил еще три месяца назад, то есть когда решил бежать и копал ложкой, день за днем, подземный ход, благодаря которому, вместо того чтобы выйти на свободу, выполз вот в эту камеру. И лишь за несколько дней до побега я узнал от нового тюремщика, для которого соблюдение тишины было слишком нудным занятием, что коварный план графа Уджеро удался на славу.
За все эти годы никто не заметил подмены. Король с королевой воспитали Глинду в полной уверенности, что это их дочь, да и настоящий отец не был лишен ее привязанности – как дядя, он вполне мог с ней общаться и проявлял к ней такую любовь, что после смерти короля Медарда Совет вельмож не сомневался в том, чтобы назначить его правителем.
