– Нам не нравятся обезжиренные, проданные по принципам честной торговли сосиски из тофу. Мы требуем, чтобы нам их больше не подавали.
А в Копенгагене заявила:
– Мы хотим еще один шоколадный эклер, иначе мы не пойдем сегодня на премьеру «Богемы».
Само собой, Тиграстик оказался идеальным спутником для похода в оперу: по большей части он спал, но одним своим присутствием провоцировал у моих родителей-аллергиков едва сдерживаемые приступы гнева. В «Ла Скале», «Метрополитене», «Альберт-холле» – шлейф из кошачьих волос и скачущих блох тянулся за нами повсюду. Чем больше я отдалялась, с головой уходя в общение только со своим новым котенком, тем чаще отец разглядывал снимки и досье нищих детей, которых отдавали на усыновление.
Чем больше я замыкалась, тем активнее мама листала в ноутбуке списки недвижимости. Родители об этом даже не заикались, однако, несмотря на их махинации с соей, Тиграстик под моей опекой очень растолстел. Кормежка делала его счастливым, это делало счастливой меня; всего две недели переедания – и носить его стало все равно что тягать наковальню «Луи Виттон».
Было это не в Базеле, не в Будапеште и не в Бойсе, но как-то вечером мне попалась дверь, ведущая в темный просмотровый зал. Было это в нашем доме в Барселоне. Я шла по коридору и заметила, что дверь приоткрыта. Из темноты доносился кошачий вой, нестройный дуэт, будто два уличных кота выражали свою страсть. Прильнув к щели, я увидела на экране корчащийся, перемазанный слизью сгусток. Это орущее желеобразное существо – новорожденная я, – очевидно, было не радо тому, что его извлекли под жесткий свет софитов, под камеры документалистов, в дым курящегося шалфея.
В центре зала среди пустых кресел сидела мама. Прижав к уху телефон, она смотрела нудную видеозапись начала моей жизни. Ее плечи вздрагивали. Грудь вздымалась. Она безутешно рыдала.
– Пожалуйста, послушай меня, Леонард. – Ее щеки пылали, свободной рукой она утирала слезы. – Я знаю, что это ее судьба – умереть в свой день рождения, но, пожалуйста, пусть моя малышка не страдает.
21 декабря, 10:46 по тихоокеанскому времени
Любимого свалила загадочная хворь
Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)
Милый твиттерянин!
За несколько дней жизни у меня Тиграстик распух: сначала до размера шарика из поп-корна, потом бриоши, и сделался на ощупь рыхлым и мягким, как домашняя сливочная помадка. Вскоре он перестал писать в лоток, а кроме того, мяукать, так что мне приходилось на манер чревовещателя самой издавать эти звуки при родителях: радостно попискивать сквозь застывшее в улыбке ротовое отверстие.
В уютном Мумбаи, Мехико-Сити или Монреале за завтраком (сашими из сырого тунца, севиче из креветок и паштет из утиной печени) мой котеночек к еде не притронулся. Отец с матерью тайком посматривали на мои бесплодные попытки его накормить и обменивались взглядами каждый из-за своего ноутбука. Я же пристроила безобразно распухшего питомца возле своей тарелки и соблазняла сочными лакомствами. Для меня Тиграстик был возможностью пристыдить родителей, показать им правильный – не-веганский, не-языческий, не-рейганский – стиль воспитания. Все эти прежние мамины и папины увлечения применялись ко мне, когда я росла; их-то я и хотела избежать. Моя стратегия заключалась в том, чтобы безмерно обожать Тиграстика и выпустить его во взрослую кошачью жизнь хорошо адаптированным и не страдающим от излишнего беспокойства по поводу собственного тела.
Тут – для своих сотрапезников – я издала негромкое «мяу».
Видишь, милый твиттерянин, что я натворила? Видишь, как я загнала себя в угол? В Бангалоре, Хайдарабаде и Хьюстоне котенок определенно был болен, но я не могла признать этот факт, обратившись за советом к своим. За завтраком в Ханое отец внимательно посмотрел на раздувшийся меховой мячик – тот лежал у моей тарелки и тяжко дышал – и, изобразив Ctral+Alt+Безучастность, поинтересовался:
– Как дела у Тигрика?
– Его зовут Тиграстик! – возмутилась я, сгребла котенка, положила на колени и прибавила: – С ним все хорошо. – Затем мяукнула сквозь сжатые губы. Незаметно потянула за уголки неподвижного рта Тиграстика и сказала «мяу».
Папа удивленно посмотрел на маму и спросил:
– Тигр не болен?
– С ним все хорошо!
Мама бросила Ctrl+Alt+Безмятежный взгляд на коматозный клубок, шевелившийся на салфетке у меня на коленях.
– Может, свозить его к ветеринару?
– С ним все хорошо! Он спит.
Показывать родителям страх было нельзя. Я гладила дрожащий комочек шерсти и чувствовала, что он горячий, слишком горячий. Густые выделения облепили его закрытые веки и стекали к черным крохотным ноздрям. Хуже того, шкурка на боках туго натянулась, живот раздуло. Сердце стучало слабо: сквозь мягкую шерстку казалось, что оно от меня в тысяче миллионов миль. Первый вариант: я накормила его чем-то не тем. Либо перекормила. Он тяжело дышал, чуть высунув розовый язычок, хрипел, как умирающий. Тиграстик уходил медленно, болезненно, как и моя бабушка. Пальцы сами собой отыскали точку между передними лапами, а мыслительные потроха моего мозга начали отсчитывать: «раз аллигатор… два аллигатор… три аллигатор…» между редкими непостоянными ударами. Я заметила, что родители перестали есть. Запах болезни, исходивший от котенка, отбил всем аппетит.
– Не сводить ли тебя вместе с Тиграстиком к психотерапевту? Он поможет справиться с горем, – предложил папа и сглотнул, выдав Ctrl+Alt+Тревогу. – Поговоришь о смерти дедушки и бабушки.
– Нет у меня никакого горя!
Я продолжала считать про себя: «пять аллигатор… шесть аллигатор…», а удары сердца слабели.
Мать беспокойно зашарила глазами по столу, остановилась на корзине с выпечкой, подняла ее, достала и протянула мне что-то из вкусностей:
– Хочешь кексик?
– Нет!
Я считала: «восемь аллигатор… девять аллигатор…»
– Но ты же любишь кексы с черникой. – Ее глаза внимательно следили за моей реакцией.
– Я не голодна! – гавкнула я. «Одиннадцать аллигатор… двенадцать аллигатор…»
Хриплое дыхание Тиграстика прекратилось. Безумно дрожащими пальцами я пыталась массировать отказавшее кошачье сердце. Чтобы скрыть свои усилия от родителей, я накрыла распухшее тельце льняной салфеткой. Сквозь толстый слой ткани пульс не прощупывался.
– Я не голодна! – повторила я, скрывая панику. – Тиграстик здоров и счастлив! И я никому не отрывала его банан!
У мамы сделалось такое лицо, будто ей влепили Ctrl+Alt+Пощечину. Она потянулась через стол. Видимо, это был инстинктивный материнский порыв млекопитающего, неудачная попытка обнять, рефлекс, доставшийся от предков-приматов.
– Мэдди, лапонька, мы только хотим тебе помочь.
Я отпрянула, прижимая к себе притихшего котенка, и нанесла встречный удар. Мои слова были чистым ядом:
