Чтобы заслужить репутацию подающего надежды писаки, достаточно одной яркой победы. Джеку Лондону, бабушкиному любимцу, хватило шести месяцев, пока он шарашился по городкам Клондайка во время золотой лихорадки. У мистера Дарвина ключевой эпизод на Галапагосах длился от силы четыре недели. Приключения у обоих начались с отхода от обычных дел: Лондон упустил прибыльное место в Сан-Франциско, Дарвин бросил колледж, когда не сумел получить степень по теологии. Оба вернулись к привычной жизни еще молодыми, но до самой смерти цедили вдохновение из тех недолгих приключений.
Вот и мне не стоило тратить впустую свое одиннадцатое лето. Оставалось найти неизвестный науке вид какой-нибудь гадости вроде мухи, жука или паука и тем заработать обратный билет в цивилизацию. Я получила бы признание, предстала бы всемирно известным натуралистом, которому не надо больше обниматься и целоваться со своими мерзкими бессердечными родителями.
В то утро, когда я решила начать полевые исследования, я сидела на кухне. Первый солнечный луч играл в буро-оранжевой застойной воде: в банке у окна над мойкой бабушка держала старые чайные пакетики. Я прикинулась, что уплетаю гадостную кашу, но на вкус ощутила в молоке только гормон роста крупного рогатого скота. Тем не менее я обезоруживающе улыбнулась (раскрытый «Бигль» лежал возле тарелки) и окликнула:
– Бабуленька, миленькая…
Бабушка Минни отвлеклась от возни над плитой (она перемешивала деревянной ложкой какую-то переливчатую бурду), посмотрела на меня, подозрительно прищурясь, и сказала:
– Да, козявонька моя?
Придав голосу беззаботности, я как бы невзначай коротко поинтересовалась, нет ли тут на расстоянии пешей прогулки каких-нибудь тропических островов.
Бабушка вынула из ведьминского котла и поднесла к скривившимся губам ложку, быстрым незаметным движением попробовала варево на язык, затем довольно причмокнула и переспросила:
– Островов, детонька?
Я изобразила улыбку и кивнула. Островов.
У бабушки между пальцами свободной руки тлела неизменная сигарета. В то утро, как и в любое другое спозаранку, ее седые волосы были накручены на бигуди так, что просвечивала розовая кожа. Папчик Бен еще не вставал. Из мира за стенами деревенского дома доносились шумная возня и квохтанье как знак успешно снесенного яйца.
Бабушка Минни в задумчивости стояла над кипящим тлетворным варевом. Я разве только не слышала, как сцепляются и жужжат шестеренки в ее голове и как пощелкивают их зубчики, пока она роется в памяти на предмет местных островов. Кашлянув, бабушка сказала:
– Настоящих нет, – потом прибавила: – Если не считать островка на шоссе.
Она принялась описывать пятачок с общественной уборной, зажатый между вечно забитыми, ведущими на юг полосами главного шоссе и не менее перегруженными полосами северного направления. Видела я это местечко: приземистый сарай из бетонных плит, втиснутый посреди пересохшего лимонно-желтого газона, который был усыпан фекалиями домашних собак. Я приметила его лишь мельком из тонированного окна «линкольна» по пути в ссылку, но ощутила, что он источает резкую вонь человеческих испражнений. По краю неровной лужайки стояли несколько легковушек и грузовиков, покинутых людьми, которые убежали опустошать кишечник и мочевой пузырь.
Это место считалось «островом», поскольку было изолировано, отрезано от окружавшей его сельской местности стремительными потоками машин. За неимением островов в традиционном понимании этот, возможно, мне бы подошел.
Я засиделась за завтраком и дочитала до места, где Дарвин пьет горькую черепашью мочу. По-видимому, я была не первой, кого озадачило решение нашего героя махнуть кружечку охлажденной мочи: предыдущий читатель обвел карандашом все предложение. А кто-то еще написал на полях синей шариковой ручкой: «извращенец». Время от времени эти комментарии походили на загадочные записки из печений с предсказаниями – ни к чему не привязанные и зашифрованные. К примеру, на одной из страниц на полях значилось: «Паттерсон говорит, если у меня когда-нибудь родится девочка, ее надо назвать Камиллой». В другом месте синими чернилами было набросано: «Атлантида не миф, а пророчество».
Эта парочка путешественников – карандашный черкальщик и чернильный вандал – стали моей компанией, всегда готовой разделить чтение «Бигля». Их ядовитые и глубокие замечания оживляли мою реакцию на показавшиеся бы иначе утомительными описания ящериц и чертополоха.
Еще одна карандашная пометка, сделанная явно детской рукой, сообщала: «Паттерсон говорит, уже пора собирать цветы на похороны моего мужа».
А синими чернилами было накарябано: «Леонард велит нарвать цветов для моего папы».
И словно бы для наглядности между страниц лежали цветки. Желтые лютики. Пурпурные фиалки. Память о давних выходных, долгих прогулках на каникулах и свежем воздухе. Ленты бурой ветхой травы. Записи солнечного света. Материальные свидетельства ушедшего лета. И не только его цветов – запахов тоже! Засушенные веточки розмарина, чабреца, лаванды. А лепестки роз все еще давали аромат! Они сохранились между слоями бумаги и слов, будто в броне. Каждый попадавшийся мне цветок примулы и вьюнка я бережно укладывала на место.
Не оставляя поста у плиты, бабушка что-то сказала; голос на последних словах ушел вверх – это был вопрос.
– Что, извини? – не расслышала я.
Она отняла сигарету от губ, пустила клуб дыма и повторила:
– И как тебе «Зов предков»?
Я вытаращилась на бабушку.
– Роман, – подсказала она, кивнув на раскрытую книгу. Бабушка, видимо, не вглядывалась в обложку и настоящего названия не знала.
– Прочитала уже, где пес дает себя украсть и увезти на Аляску?
Да, кивнула я и опустила глаза в книгу. Я согласилась с тем, что жизнь у песика выдалась увлекательной.
– А то место… – продолжала бабушка, – где колли заманивают марсиане на летающей тарелке?
Я снова кивнула, сказав, что этот эпизод зацепил.
– Ну а… – раскручивала меня бабушка, – было страшно, когда космические пришельцы оплодотворили ирландского сеттера эмбрионами радиоактивного шимпанзе из Крабовидной туманности?
Я машинально согласилась, сказала, жду не дождусь, когда снимут кино, потом посмотрела бабушке в лицо – не лукавит ли. Но она просто стояла на месте. Ее аскетичное тело селянки было одето в привычный ситцевый передник поверх балахонистого хлопчатобумажного платья в клеточку, которое от бесчисленных стирок утратило и вид, и цвет. Я заметила для себя, что «Зов предков», должно быть, крутейшая книжка.
Бабушка снова запустила ложку в кипящий котел, поднесла к сложенным трубочкой губам, подула на исходящее паром варево, и тут в гостиной зазвонил телефон. Как и много раз до этого, она отложила капающую столовую утварь и поковыляла из кухни через коридорчик. Скрипнули диванные пружины, звонки смолкли, и бабушка прокашляла: «Аллё-о?», потом перешла на заговорщический шепот: «Да, она взяла что надо – книжку про эволюцию. Мэдди – молоток». Срываясь на кашель, она проговорила: «Да, я рассказала ей про остров…» – и совсем придушенным голосом добавила: «Нисколечко не беспокойся, Леонард. Девчушечка еще как готова сразиться со злом!»
