— Ничего не опасаясь, — заверил его лжефюрер.
— Ненависти, — не задумываясь, ответил Гордаш. — Не хватает ненависти.
На какое-то время в выработке-келье воцарилось такое тягостное молчание, каковое не воцарялось даже между взрывами.
— Ненависти у тебя как раз хватило бы, камнетес, ненависти еще хватило бы. Даже для того, чтобы убить фюрера. А вот таланта, чтобы увековечить его «Распятием» — и тем самым войти в историю «СС-Франконии», историю Германии и всего мирового искусства — вряд ли.
— Не забывайте, что, прежде чем быть увековеченным в скульптурном «распятии», Христу сначала довелось пройти через распятие на Голгофе. Причем распяли его не как злодея, а как проповедника. Покажите мне проповедника, который бы в наше время удостоился такой чести — быть возведенным на Голгофу и распятым?
— А почему вы так восхищаетесь проповедниками? В чем их заслуга? Проповедников всегда хватало. Но во все времена они всего лишь повторяли то, что им было велено Богом и вождями. Всего лишь повторяли то, что было изречено другими. Так вот, я как раз принадлежу к тем, кто... изрекает.
— Однако за изречения вас пока что не распинали.
— Пока что, — уточнил Великий Зомби, бросив многозначительный взгляд на Скорцени, — нет. Тут я с вами согласен.
— Вот видите! Придется подождать, пока и вас тоже разопнут, а изречения ваши возведут в ранг святого писания. Тогда уж изваяю.
Сказанное Отшельником так понравилось Скорцени, что он не выдержал и рассмеялся. Совершенно забыв, что делает это в присутствии «фюрера», и что над ним же, «фюрером», по существу, и смеется.
— Откуда он взялся, этот философ-расгшнатель? — поинтересовался фон Тирбах у коменданта «Регенвурмлагеря».
Фон Риттер стоял в двух шагах от него и лжефюрера, и в разговор с Отшельником старался не вмешиваться.
— Как вам уже известно, Отшельника доставил сюда штурм-банфюрер Штубер. Откуда-то из недр Славянин.
Скорцени хорошо помнил, что однажды, докладывая об очередной неудавшейся попытке пленить Беркута, Штубер сообщил, как он наткнулся на это «восьмое чудо войны». Речь шла о недоученном семинаристе, который какое-то время прожил отшельником в пещере некоего заброшенного горного монастыря. Но лишь сейчас штурмбанфюреру по-настоящему стал понятен восторг «величайшего психолога войны» и «коллекционера военных судеб» в связи с открытием этого уникума.
— Послушайте, Штубер, — спросил он барона, — это правда, что, прежде чем вручить Отшельнику резец, вы сначала приказали распять его самого?
— Это действительно так? — мгновенно насторожился лже-фюрер, воспользовавшись артистической паузой экс-командира рыцарей Черного леса.. — Этого человека распинали?
— Ну, распинал он, распинал, — ответил вместо барона сам Отшельник, причем по-немецки. — Да только и он — тоже не мастер.
— А вы? Вы — мастер?
— Только я один в этом мире имею теперь право «распинать» Христа на всех мыслимых «распятиях», — ответил Гордаш, выслушав вопрос из уст переводчика. — Потому что был почти так же распят, как и Христос.
— Вы сами подчеркнули, что «почти так же». Насколько я понял, в вашем случае до гвоздей дело не дошло.
— Я мог погибнуть и без гвоздей, еще более мучительной смертью. К тому же, когда меня распинали, я знал, что никто, никакая сила не воскресит меня и не вознесет. А он, — ткнул пальцем в грудь Иисуса, — знал, что будет спасен и возвращен на землю в образе героя-мученика. Разницу улавливаете? Кому из нас было страшнее и мучительнее?
«А ведь Отшельник прав, — поймал себя на этой крамольной мысли Скорцени. — Для Христа это распятие было всего лишь фарсом, пусть даже сопряженным с болью и мучениями, — но фарсом. Он предвидел свое вознесение на небеса и свое воскрешение. А значит, во всем этом голгофном распятии уже просматривается налет некой театральности».
— Христос терпел всего лишь муки распятия, но не муки отрешения от земной жизни. Поэтому настоящий мученик — перед вами. Да-да, это — я. Он же, — едва заметно провел резцом по уже «прибитым» гвоздем ногам Христа (как и отец, Гордаш всегда начинал создание очередного «распятия» с ног), — всего лишь фарисей, лжемученик, разыгрывавший перед распинателя-ми спектакль прощания с земной жизнью. Так что, наверное, мне пришлось отстрадать и за бессердечие моих распинателей, и за жизненную фальшь лжеубиенного Христа.
— Почему же за «фальшь лжеубиенного», ты, святотатствующий во Христе?! — изумился вновь обретший дар речи «фюрер», явно воспользовавшийся молчанием Скорцени, в присутствии которого он все же порой тушевался.
— Да потому что, зная о своем бессмертии и заранее обещанном ему вознесении на небеса, Христос легко мог заставить своих мучителей отречься от страсти распинательства. У него же не хватило на это мужества даже после воскрешения.
— Прикажете отправить этого философа-распинателя в газовую камеру? — невозмутимо поинтересовался комендант, обращаясь то ли к фюреру, то ли к Скорцени.
Однако лжефюрер не ответил. В который раз смерив Отшельника пронизывающим взглядом, он повернулся и молча пошел к центральной штольне, к ожидавшей их машине.
25
Когда Штубер, оказавшийся последним в свите лжефюрера, утвердительно кивнул Софи, дескать, действуй, и покинул мастерскую, она тоже вышла из своего укрытия и, прежде чем Орест успел узнать ее и опомниться, проворковала:
— Молчать, Огест, молчать. — Софи уже давно научилась выговаривать злополучный звук «р», однако в беседе с Гордашем умышленно грассировала, причем исключительно при произношении его имени. — Все объяснения потом. Я тоже беспредельно рада видеть вас, мой милый Огест.
— Господи, а я только взглянул в твою сторону и сразу сердце как-то странно сжалось...
— Пусть бы только попробовало не сжаться, Огест, — вскинула подбородок Софи. — пусть бы только попробовало не сжаться, — едва заметно прошлась рукой по низу его живота.
Отшельник попытался обнять ее, однако Софи лишь на несколько мгновений уткнулась лбом ему в грудь и тут же отпрянула. Не хватало еще, чтобы кто-то из германцев заметил, как офицер люфтваффе обнимается с пленным, с заключенным «Регенвурмлагеря».
— Как же ты здесь оказалась? Ты и вдруг в мундире, причем здесь, в подземелье...
— Эмигрировала в Румынию, оттуда бежала в Германию, ну а там нужно было как-то выживать. Словом, у каждого свой путь на Голгофу, если только он удостоился Голгофы. Однако мы с тобой пока что не удостоились. Нам с тобой пока что выпал этот, первый из кругов ада.
— У меня тоже все так как-то... Немного воевал в армии, затем долго партизанил, попал в плен, и слава Богу, что не повесили...
— Знаю, Огест, все знаю, — резко прервала его Софи. — Вот только времена воспоминаний и исповедей еще не настали, увы! Поэтому садись, — указала ему на кушетку под стеной, — и внимательно слушай: не прерывая, не задавая никаких лишних, а тем более глупых, вопросов.
