Так, ну и кто из вас, деревянных, главный бог скандинавского пантеона?
Видимо, этот. «Стоит статуя, рука поднята…» А вместо гранаты в воздетой руке – копье. Аккурат в меня целится, чурка копченая. Один глаз – белый, а другой – черный… А что это на нас надето? Никак кольчужка… Причем сильно поюзанная. На тебе, боже, что нам не гоже
[45]
…
Как я ни старался, проникнуться суеверным трепетом не получалось.
Деревяха и деревяха. «Рот» раззявлен, «ноги» – враскоряку…
Внутри у идола что-то зашуршало и несолидно пискнуло. Крыса?
Главный бог, у которого в брюхе – крысиное гнездо. Ну как тут исполниться почтением, скажите на милость?
Однако дело делать надо. Иначе уважаемая Рунгельд Ормульфовна меня не поймет. Прощай, петушок! Судьба твоя – стать жертвой традиций.
Взмах ножа – и птичья головка летит под «ноги» идолу.
Брызжущий кровью обрубок петушиной шеи я сунул в дыру, имитирующую рот…
…Тут меня проперло! Словами такое передать трудно. Я ощутил себя железкой, сунутой внутрь электромагнита, по которому внезапно пустили ток. Ощущение было такое, будто сквозь меня хлынули невидимые волны. Меня словно приподняло над землей, голова закружилась…
От неожиданности я выронил петуха и ухватился за нависшее копье…
Долбануло разрядом вольт этак на двести. Вмиг исчезло ощущение руки и доброй половины туловища. Я позорно взвыл. Ну так и было с чего. Меня трясло, как припадочного. Вокруг густилась тьма… Деревяхи… Черт! Они ожили, придвинулись ко мне, закружились… Или это я завертелся…
Что характерно, мне совсем не было страшно. Я наблюдал за всей этой чертовщиной словно со стороны. Холодным разумом…
Но недолго.
Усыпанная костями и прочей дрянью земля долбанула меня по физиономии, и я очнулся.
Ох, блин! Как хреново!
Кое-как я взгромоздился на четыре кости. Меня трясло. Руки-ноги – как чужие…
Потребовалось не меньше минуты, чтобы собраться с силами и привести себя в вертикальное положение. Ей-Богу, я бы удрал отсюда и на четвереньках, но в уголке сознания чудом удержалась мысль, что по ту сторону двери ждет Рунгерд. Хорош я буду, если выползу на карачках…
Так что я все-таки встал. Зацепился за чей-то «локоть», воздвиг (иначе не скажешь) себя на ноги и только после этого толкнул дверь.
И очень отчетливо услыхал за спиной звук, похожий на хихиканье. Или это крысы занялись петушиной тушкой?
Оглянуться я не осмелился.
Шаг, еще шаг – и вот я уже блаженно жмурюсь от яркого дневного света.
Рунгерд подошла ко мне, вынула из пальцев запачканный кровью кинжал. Это хорошо, что я его так и не выпустил. Кинжальчик-то дорогой, а возвращаться за ним… Нет уж, увольте!
Внучка вельвы вытерла оружие о траву и вложила в чехол на моем поясе.
Потом принялась меня разглядывать.
Мне было плевать, что она там во мне увидит. Я наслаждался солнышком, ветерком, чистым небом и тем, как меня понемногу отпускает…
Было полное ощущение, что я побывал в ожившем кошмаре. Или в состоянии клинической смерти.
Улыбка сделала красивое лицо Рунгерд прекрасным. Моя колдунья была довольна. Надо полагать, от порчи я избавился. Хоть какое-то утешение…
– Пойдем-ка, сын Вогена, пива попьем, – непривычно нежным голосом произнесла она.
Очень уместное предложение. Просто в самую масть.
Уходя, я все-таки рискнул оглянуться…
Дверь на датское капище была плотно затворена. Кстати, я только сейчас обратил внимание: она обращена не на юг, как у всех местных жилищ, а на север…
На следующий день мы с Хавчиком отправились в обратный путь. Свартхёвди остался. Обещал появиться в Роскилле дней через десять.
Я очень учтиво распрощался с мамой и дочкой. Пообещал непременно вернуться. С подарками.
Гудрун обрадовалась совершенно по-детски. Обещанным подаркам, разумеется.
Рунгерд улыбнулась. Двусмысленно. Я бы даже сказал – провоцирующе…
Если ее колдовские штучки хоть что-то значат (а в этом я уже почти не сомневался), то очаровательная матушка Свартхёвди мне здорово помогла.
Но, как любит говорить моя собственная матушка: «Дураков не сеют, не жнут – они сами родятся». Через три дня после возвращения, от избытка гордости, глупости и самоуверенности, я впутался в историю, которая, как немедленно выяснилось, отнюдь не по моим молочным зубкам…
Глава сорок пятая,
в которой герою представляется возможность умереть за своего ярла
Золотой браслет, от которого отказалась Рунгерд, все-таки меня покинул. Я обменял его на меч. И меч того стоил. Это была отменная железяка франкского производства с клеймом «Ulfberht», знакомым мне еще по той жизни. Великолепная вещь. Да я бы и без клейма, по специфическим узорам-«червячкам», опознал продукт технологии «сварочного дамаска»
[46]
. Отполированный до зеркального блеска клинок с кромками из твердой стали, с глубоким долом, традиционно суженный к острию… А как он лежал в руке! Будто я с ним и родился. На оголовье удобнейшей рукояти не было самоцветов, лишь чередующийся геометрический узор из полосок меди, латуни и серебра. Этому клинку ни к чему драгоценности. Он сам был подлинным бриллиантом, сокровищем, за которое я не пожалел бы и дюжины (если бы она у меня была) золотых браслетов.
Такой клинок – на всю жизнь. Еще и детям и внукам хватит. Его братья «прожили» достаточно, чтобы через тысячу лет «осесть» в европейских музеях. Нужны ли другие рекомендации? Мне – нет. Бонд, у которого этот дивный клинок обитал до меня, определенно был его не достоин, если польстился на золотую побрякушку. Этот пахарь даже не трудился как следует ухаживать за дивным клинком. Но я исправил эту кощунственную халатность.
Я-то точно знал, что бонд продешевил. Не иначе как старина Один привел нас искать ночлега у этого датского помещика.
Судя по выражению физиономии, с которой бонд провожал нас поутру, он был уверен, что облапошил лоха. Меня, то есть. Хавчик, кстати, тоже считал, что я переплатил. Но мой трэль скромно помалкивал – знал свою социальную жердочку.
А я ликовал.
Я вез свое сокровище на седле (ножен к мечу не прилагалось, а может, бонд решил их заначить), любовался игрой света на металле и размышлял, какое имя я дам этому чуду… Потом мне вдруг вспомнилась Рунгерд, и имя пришло само собой: Вдоводел.
