В мыслях о том, как бы это получше сделать, Брунгильда ехала шагом на резвой арденской лошадке, недовольной неспешным аллюром. Буланая кобылка мотала головой, словно желая показать, что ей, наследнице крови славных коней, еще божественным Цезарем признанных лучшими для тяжелой кавалерии, зазорно плестись, подобно понурой водовозной кляче. Но выбора не было, хозяйка вовсе не желала резво носиться меж полей и рощ, обжигая себе щеки ветром и глотая встречных мошек вместо завтрака.
За всадниками, составлявшими конвой, или, если смотреть со стороны, эскорт супруги верховного казначея, неспешно катили возы со слугами, одеяниями, бочонками вин – словом, тем, что могло пригодиться высокородной даме в дальнем странствии. Округа полнилась многообразием звуков: скрипом колес, дребезжанием упряжи, ржанием недовольных ярмом лошадей, окриками возниц и ленивой перебранкой служанок, изнывающих от дорожного безделья.
Брунгильда глазела по сторонам, изо всех сил пытаясь убедить себя, что ей приятно любоваться окрестными пейзажами, будь они неладны. Перекинуться словом было не с кем, слуги, приставленные к ней супругом, едва владели франкским наречием, и в этом смысле превосходили стражников, которые знали от силы десяток слов. Как-то еще утром, когда они только выехали из Парижа, ей захотелось достать водяную лилию, доверчиво раскрывшуюся на тихой воде пруда, и она было направила туда лошадь. Стражник, темный, как майская ночь в новолуние, тут же безмолвно преградил ей путь. Она нахмурилась и заявила, что желает получить цветок, но тот лишь повращал глазами и попытался объяснить жестами, что не понял ни слова. Подъехавший Мустафа несколько скрасил обстановку, перевел неусыпному стражу приказ хозяйки, а заодно попросил впредь, если будет какая-либо просьба, обращаться к нему, ибо никто из военных слуг почтеннейшего господина Элигия не говорит на языке франков.
Да, да, он так и сказал – «просьба!» – как будто сестра майордома, пусть даже и опального, жена верховного казначея должна о чем-то просить какого-то мавра-вольноотпущенника! Брунгильда в тот миг отвернулась, пытаясь скрыть возмущение. Ей стало не до цветов, теперь все было ясно без лишних слов: запертая в Форантайне под охраной этих дикарей, она, конечно, не будет представлять опасности… Во всяком случае, ее ненаглядный муженек думает именно так.
Тут благородная дама задумалась о том, какую угрозу она может представлять для Элигия и своего брата. То, что они в сговоре, у нее практически не вызывало сомнений. По всему выходило, что, в общем-то, никакой, и как раз это обстоятельство наполняло ее душу особой досадой. Кипучая неуемная кровь геристальцев требовала активного действия, толкала в корне изменить ситуацию. Если сегодня она беспомощна, как та самая речная лилия под кинжалом бездушного мавра, то непременно должна стать опасной для тех, кто пытается смешать ее с навозом. И она станет! Непременно станет!
Теперь обдумывание планов действия, планов сладкой и утешительной мести занимало большую часть дорожного времени. Она попеняла было на пропавшего бог весть куда Бастиана, но решив, что все мужчины таковы и полагаться можно лишь на себя, принялась обдумывать каверзы, одна лучше другой.
Так прошло несколько часов. Притомившись висеть в зените, солнце пошло медленно спускаться по небосклону, когда на одном из холмов Брунгильда различила всадника, с интересом рассматривавшего пыльную желтую ленту вьющейся меж виноградников дороги. Вернее, заметила не она, а бдительные стражники, тут же изготовившиеся к обороне. Но суть не в том. Завидев кортеж, всадник без спешки начал спускаться с холма, и она с радостью узнала юного менестреля, совсем недавно набивавшегося в компанию в ее путешествии. Значит, не обманул красавчик Бастиан, не бросил! Мавры-стражники кинулись навстречу чужаку, вытаскивая из колчанов хорошо оперенные стрелы.
– Остановитесь! – крикнула им вслед Брунгильда. Оказавшийся тут же рядом Мустафа что-то перевел стражникам. И, видимо, добавил что-то от себя. Те немедля застыли со стрелами, уложенными на тетивы.
– Благородная дама Брунгильда, Мустафа! Вот так приятная встреча! – издалека закричал Бастиан. – А я тут высматриваю какой-нибудь хорошо защищенный караван, чтобы примкнуть к нему. Путник, шедший из Сент-Эрженского леса, рассказал, что там лютует шайка разбойников и соваться одному весьма опасно. Если вы не возражаете, я бы примкнул к вам.
– Нельзя, – хмуро бросил Мустафа.
– Мы не возражаем, – придавая грубоватому лицу вид царственного величия, тут же перебила его Брунгильда.
Вольноотпущенник нахмурился.
– Хозяин велел не допускать никаких чужаков, – процедил он, кидая недвусмысленный взгляд на черноволосого юношу.
– А я велю, чтобы он дальше следовал с нами! – подбоченилась благородная дама. – Какой же он чужак? Вы прекрасно знаете его.
– Я лишь выполняю волю хозяина. Знаю я встречного или нет – ему, а значит, и мне все равно, – упорствовал недреманый страж. – К тому же мы не доезжаем до Сент-Эрженского леса.
– А я выполняю распоряжение кесаря, – пренебрежительно хмыкнул Ла Валетт, разводя плечи. – Его-то уж ты наверняка знаешь, Мустафа. И это уже не все равно. Потому отзови лучников. Если тебе что-то не по нраву, отпиши своему господину, а я – своему. Но помните, мне придется указать не только вопиющую неучтивость по отношению к менестрелю, но и попытку мятежа. Ибо что, как не попытка мятежа, препятствование человеку государя? Ну и, конечно, демонстративного покушения на убийство я не позабуду. – Он указал на лучников, замерших в ожидании приказа. – Теперь, почтенный Мустафа, когда вы перестали быть просто движимым имуществом мастера Элигия, отвечать придется вам, а не ему.
При необходимости Мустафа умел думать быстро. В словах менестреля действительно была правда: при дворе ему благоволили не только как благословенному небом сладкозвучному певцу, но и как спасителю Реймса, и как близкому соратнику самого кесаря в абарскую войну. Связываться с таким – себе дороже. Кто знает, не пожелает ли хозяин, столкнувшись с претензиями матушки кесаря или самого августейшего венценосца, пожертвовать мелкой фигурой, как это делают восточные мудрецы, играющие в возвышеннейшую из игр – шахматы? Мустафа приказал стражникам вернуть стрелы в колчаны и занять место в строю.
– Хорошо, пусть едет с нами. – Он метнул на Бастиана взгляд, полный злобы. Его бы воля… Но воли-то как раз не было.
– Он переночует в Форантайне и отправится своей дорогой, – войдя во вкус, командовала Брунгильда.
– Но…
– Я так велю.
Мустафа склонил голову, повинуясь недвусмысленной команде хозяйки. В любом случае, лучше понести наказание за подчинение госпоже, чем за измену.
«Если ничего плохого не произойдет, то, глядишь, все еще и обойдется. Пусть себе едет, пусть ночует – главное, чтобы все время на виду, – подумал мавр, недовольно поворачивая коня. – Господь велик. На все воля его!»
Однако мысленно Мустафе, живо радуя воображение, представлялись изощренные казни и пытки, которые при случае он применит к этому никчемному мальчишке, а заодно и к самой благородной даме Брунгильде. Про себя он пожелал им долгих лет жизни… в его руках.
