— Кому — божий человек, а кому тать подлый! — прорычал Пежич, спрыгивая с коня и вытягивая меч.
Варяги мгновенно перестроились, конные взялись за луки. Численное преимущество воев Путяты варягов не смутило.
На их стороне — Правда. Кто на свободного людина посягнет, на жизнь его, здоровье его, имущество иль жену, тот вор и тать. Его бить хоть до смерти, а коли жив останется, так в яму бросить и держать там, пока не выкупится. Или в холопы продать. А кто смуту учинил, с того еще строже спросить. Такому — только смерть.
Такова Правда, таков Закон и Обычай.
Однако ж есть кое-кто и над Законом. Светлые боги выше. Против богов пойти — большую беду на все людство навлечь. Жрецы — они богам служат и волю их передают. Но жрецы все же не боги. Могут и ошибиться. Воротами, например. А уж попутать собственные чаяния с волей бога… Могут. И тогда бог их покарает. А поскольку молний на каждого сквернавца не напасешься, то кара может и от рук человеческих изойти.
Путята покосился на жреца. Путята неплохо знал этого сварга. Был с ним не то чтобы в дружбе, но — в содружестве. Сварга надо выручать. Убьют его — самому Сварогу поношение. Сейчас сварг пускай и сильно побитый, но — живой. И висит как раз между кметями-полянами и варягами. Будет сеча — его первого и убьют. Да и драться с варягами не хотелось. Путята в Киеве — чужой. Его опора здесь — князь да воевода Добрыня. А понравится ли Владимиру, если его гридь между собой сцепится? Ох, вряд ли!
— Берегись, смольнянин! — Пежич в отличие от Путяты не колебался. — Кто братьев моих убивает, тому — смерть лютая! Кто защищает их — пес поганый, и мясо его подлое — стервятникам на поживу!
— Это кто ж тебе брат, воевода? — мрачно спросил Путята. — Служка ромейского бога — твой брат?
«Не хочет драться», — понял Пежич.
Жаль. Ярость Пежича не улеглась. И давать слабину он не собирался. Но и первым нападать не следует.
— По мне, — сказал он, — что ромейский бог, что Полянский, что хузарский — разницы нет. Есть наша варяжская Правда, и по ней за смерть варягов платить надо.
— А заплачу! — быстро сказал Путята. — Скольких били? Двоих? Плачу как за княжьих гридней — по сорок гривен. С лихвой. Значит — сто. Примешь?
— Щедро. — Пежич расправил усы. — Любишь ты, видать, этого пса. Может, он — папаша твой?
Путята побагровел. Едва удержался…
— Все мы — сварожьи дети, — выдавил он, стараясь не смотреть на Пежича.
— Вы, — уточнил Пежич, ухмыляясь. — Мой бог бараньей крови не пьет. Ему другая люба. А я так думаю: ежели ты — бараний бог, так на волков рот не разевай!
Варяги захохотали.
Путята заскрипел зубами, но сдержался.
— Хватит тебе виры в сто гривен? — процедил он. — Или мало?
— Сто гривен — это не вира, — спокойно произнес Пежич. — Это головное князю нашему. За убийство. А виру тебе вдова сама назначит. За мужа и сына. За дворню побитую, за дом порушенный, за всё разворованное. Кто ответ держит? Он? — Варяжский меч — граница меж жизнью и смертью — указал на сварга.
— Я! — быстро сказал Путята. — Я принимаю долг. Можно мне снять сварга?
— Снимай, — разрешил Пежич.
Вот теперь всё по Правде.
Воевода-варяг не стал напоминать Путяте о том, что выплата виры и головного не означает, что о мести забыто. Деньги — деньгами, а кровь — кровью.
Но это уже дело не его, Пежича, а родовичей убитого. Так что одна надежда у сварга — на божье заступничество. Хотя лично он, Пежич, очень сомневается, что Сварог окажется сильнее Перуна. Было бы так — сидел бы в киевском Детинце не варяжский князь, а Полянский.
Глава третья
УДАЧНЫЙ ДЕНЬ БОЯРИНА БЛУДА,
ИЛИ О ТОМ, КАК ПРОДАВАЛИ НУРМАНОВ
О прискорбном деле, свершенном на Горе, Владимир узнал лишь на следующий день, потому что во время самих событий князя в Киеве не было — ходил с малой дружиной, дядькой своим Добрыней (мастером договариваться) и хускарлами Сигурда (чтоб договариваться было попроще) в древлянские земли: поставить свою власть на бывшей вотчине младшего брата Олега.
С ним же был и воевода Артём, недавно сыгравший свадьбу с внучкой Свенельда Доброславой и получивший в приданое спорные уличские земли. Земли, примученные когда-то, вернее, отбитые Свенельдом у угров. Древляне же воспользовались усобицей и попросились под руку Владимира.
Владимир, который еще с новгородского своего княжения лелеял обиду на отцовского воеводу Свенельда, взял древлян охотно. Он бы и прочие земли Свенельдовы взял — сила была. Выручил Артём. У собственного воеводы приданое отнимать — нехорошо. Но Свенельда Владимир и тут ущемил: назвал Артёма уличским князем и обязал Киеву малой данью. Себе, не Свенельду. Часть древлянских земель, тех, что раньше принадлежали брату Олегу, Владимир отдал на прокорм Сигурду. Нурманский воевода был ему нужен. Не хотелось великому князю, чтобы тот отбыл домой вместе с Олавом, когда придет тому время отбивать отцовский стол.
Словом, отъехал князь с тремя воеводами, а вернулся только с одним — дядькой Добрыней. Артём и Сигурд стались при своих новых землях.
Тут-то и сообщили великому князю злые новости. И еще сообщили, что на ромейском подворье многие, напуганные языческими погромами, готовятся уходить домой.
Ссориться с ромеями князю было не с руки. Он знал, на что способно ромейское золото.
А тут еще викинги заволновались, почуяв слабину. Некстати оказалось отсутствие Сигурда. Ярд умел обуздывать викингов. Бескровно.
Слухачи Добрыни при нурманах сообщили: кое-кто из скандинавов неплохо пограбил на разгромленном подворье. Их видели в первых рядах сварожьих детей, да и вдова убитого варяга сказала, что все богатства их отняли именно нурманы. Даже неплохо описала одного — с грубым звездчатым шрамом на правой щеке. Шрамов на нурманских мордах было множество, но разбойника признали: хирдманн ярда Торкеля Бьерн Рваная Щека. Тут бы злодея и наказать, но Добрыня отговорил. Вольных нурманов в Киеве и окрестностях — тысячи. И сила у них изрядная. А обещанные деньги им так и не заплатили.
С ромеями пришлось договариваться отдельно. В этом Владимиру изрядно помогли вуй Добрыня и, особенно, верный боярин Блуд, который дал великому князю замечательный совет, разом убивший двух жирных зайцев.
На сей раз встреча боярина Блуда и тайного посланца византийского императора произошла прямо в доме боярина. Вернее, в его тереме, укрытом за стенами небольшой крепостицы Загорское, подаренной Блуду Владимиром. Вместе с окрестными землями, естественно. Крепостица стояла в пятидесяти верстах от Киева, и моравский боярин предпочитал жить именно там, а на Горе появлялся исключительно редко и только по зову князя Владимира.
Боялся Блуд. И справедливо боялся. Многие в Киеве охотно увидели бы голову Блуда отдельно от туловища. Рука князя надежно ограждала Блуда от явных ударов, но от тайного могла защитить только крепкая стража. В маленьком Загорском, где всё принадлежало боярину, это было сделать куда легче, чем в большом Киеве.
