Стендаль покосился на градусник. Под столом было темно, пришлось вытянуть его оттуда. Столбик нервно метался возле нуля.
— А мы, — продолжал задумчиво редактор, — уже шапку придумали: «Золотое руно птицеферм!». Красиво?
— Это, конечно, хорошо, — согласился Стендаль. — Но профессор уже начал выводить длинношерстных коров. И мы можем набрать другую шапку: «Золотое руно скотных дворов!».
— Издеваешься? В тот момент, когда наша газета может прославиться на всю область? Иди и без согласия профессора разводить длинношерстных кур не возвращайся. Если к шести не будет согласия, пеняй на себя.
Стендаль вздрогнул. В шесть у него было свидание с Эммой.
— Товарищ редактор! — взмолился он. — Профессор не согласится. Профессор меня не примет. Профессор занят.
— Ах, всё отговорки! — сказал Малюжкин. — Всё отговорки. А в номере должны быть новые данные о курах. Без сомнения.
Стендаль понял, что правдой здесь ничего не добьешься. Главное было — выиграть время.
— Профессор Минц, — сказал Стендаль, — попал под машину. Ничего страшного.
— Как ничего страшного? Гордость науки нашего города — под машиной, а ты считаешь, ничего страшного? Где он? В больнице?
— В городской. Его завтра выпишут. Легкие ушибы.
— Сейчас же звоню туда, — сказал Малюжкин, протягивая руку к телефону.
— Зачем? Он не может разговаривать. У него нервный шок.
— Странно. А ты уверен, что это не шутка?
— Такими вещами не шутят, — сказал Стендаль, проклиная себя за душевную слабость.
Одна ложь всегда тянет за собой другую. И остановиться нельзя. Надо лгать. Пускай завтра на него обрушатся все громы и молнии. Через полчаса он должен стоять у входа в городской парк. А дальше. Ему будет все равно.
— Ты уверен? — настаивал Малюжкин.
— Я знаю это наверняка, — сказал Стендаль мрачно. Собственная ложь была отвратительна, но остановиться он не мог. — Потому что все это произошло на моих глазах. Профессор спас меня.
— Спас тебя?
— Да. Мы стояли с ним на улице. Ребенок выбежал на мостовую, и груженый самосвал. — Стендаль перевел дыхание. Он чувствовал, что излагает воображаемое событие языком газетной заметки, — не успев затормозить, был вынужден выехать на тротуар. На пути грузовика оказался сотрудник городской газеты М. Стендаль. Всего мгновение оставалось до трагедии. Но в этот момент находившийся рядом известный ученый Л. Х. Минц успел оттолкнуть Стендаля в сторону, получив при этом легкие телесные повреждения. Так и было.
— Не может быть! — Стиль рассказа убедил Малюжкина, что Стендаль говорит правду. — Какой поступок! Но ты уверен, что завтра он вернется к нашим курам?
— Вернется, — сказал Стендаль дрожащим голосом.
— Тогда срочно пиши небольшое сообщение. Назови его «Так поступают настоящие ученые!». Изложи все как было. Ни слова неправды. В завтрашний номер. Ясно?
— Ясно.
Стендаль понял, что ложь засосала его, как бездонное болото. Спасения нет.
Сжимая в потной руке градусник, Стендаль поднялся.
— Я пойду?
— Иди. Одну минутку. Как напишешь, сразу в больницу. Не забывай, кто тебя спас. Вот, возьми пять рублей. На все купишь цветов. Самых свежих. От газеты. От коллектива. Иди.
Стендаль взял свободной рукой деньги.
— А это градусник? — догадался Малюжкин. — Для него? Он просил?
Стендаль кивнул. Говорить он не мог. Он отступил к двери. Спиной. Поэтому не заметил, как дверь отворилась.
Сзади раздался знакомый быстрый голос:
— Извините, что ворвался! Разыскивал вашего молодого сотрудника. Он забыл у меня свою белую кепочку. А я проходил мимо.
Стендаль не мог заставить себя посмотреть в глаза редактору Малюжкину. Он не мог заставить себя обернуться и посмотреть в глаза профессору Минцу. Он смотрел на градусник, направленный шариком ртути в сторону главного редактора газеты.
И в наступившем молчании Стендаль увидел, как столбик ртути стремительно катится вниз. Вот уже тридцать градусов мороза, сорок. Послышался легкий треск. Стеклянный столбик не выдержал эмоционального мороза, исходившего от редактора Малюжкина, лопнул, и ртуть серебряными брызгами разлетелась по кабинету.
До назначенного свидания оставалось всего пятнадцать минут.
Берегись колдуна!
В наши дни никто в колдунов не верит. Создается впечатление, что они вымерли даже в литературе. Изредка мелькнет там волшебник. Но волшебник — это не колдун, а куда более воспитанный пришелец с Запада. Пока наши деды не начитались в детстве сказок братьев Гримм и Андерсена, они о волшебниках и не подозревали, а теперь вот какой-нибудь гном нам ближе и понятнее, чем простой колдун.
Этим феноменом и объясняется то, что когда колдун вышел из леса и направился к Удалову, тот даже не заподозрил дурного.
Колдун был одет неопрятно, и притом претенциозно. На нем был драный тулуп, заячья шапка и хромовые сапожки со шпорами и пряжками, какие бывают на дамских сумочках.
— Ловится? — спросил колдун.
Удалов кинул взгляд на колдуна, затем снова уставился на удочку. Ловилось неплохо, хотя и стояла поздняя осень, с утра примораживало, и опавшие листья похрустывали под ногами, как вафли.
Колдун наклонился над ведром, в котором лежали, порой вздрагивая, подлещики, и сказал:
— Половину отдашь мне.
— Еще чего, — улыбнулся Удалов и подсек.
На этот раз попалась плотвичка. Она прыгала по жухлой траве, стараясь нырнуть обратно в озеро.
— Поделись, — сказал колдун. — Я здесь хозяин. Со мной делиться надо.
— Какой год сюда приезжаю рыбачить, — сказал Удалов, кидая плотвичку в ведро, — хозяев не видал. У нас все равны.
— Я здесь недавно, — сказал колдун, присаживаясь на корточки и болтая пальцем в ведре. — Пришел из других мест. Мирный я, понимаешь?
Тогда-то Удалов впервые пригляделся к колдуну и остался недоволен его внешним видом.
— Вы что, — спросил он, — на маскарад собрались или из больницы сбежали?
— Как грубо, — вздохнул колдун. — Ниоткуда я не сбежал. Какую половину отдашь? Здесь у тебя шесть подлещиков, три ерша и плотвичка. Как делить?
Удалов понял, что этот человек не шутит. И, как назло, на всем озере ни одного рыбака. Хоть шаром покати. Кричи не кричи, не дозовешься. А до шоссе километра три, и все лесом.
— А вы где живете? — спросил Удалов почти вежливо.
— Под корягой, — сказал колдун. — Холодно будет, чью-нибудь пустую дачу оккупирую. Я без претензий.
— А что, своего дома нету?
