3
А там – охранники.
Там – референты.
Двурядкин с Трехрядкиным.
Так и стелятся:
– Располагайтесь…
– Угощайтесь…
– Вот вам блинчики с мясом…
– Вот вам котлетки на пару…
– Тефтельки-фрикадельки...
– А где Пронька? – возмутился петух. – Без Проньки мы не согласны.
Засуетились:
– Будет…
– Будет вам Пронька…
– За нею послано…
– А пока что…
Повернулись к двери. Вытянулись в струнку.
В комнату вошла Неповторимая Отрада Вселенной, повелела негромко:
– Все вон.
И остались они втроем.
Вкусная еда. Ненавязчивые речи. Очаровательные любезности.
Назовем его Благодушный. Конечно, Благодушный, – как же иначе? Благосклонен и милостив. Вкрадчив и уклончив.
– Буду откровенен, ибо разгласить беседу вам не удастся. Это, надеюсь, понятно?
Вздохнули:
– Это понятно.
– Ну и славненько. А теперь поговорим начистоту. Без лести. Как старые приятели.
Петух сощурил глаз:
– "Если у кого нет врагов, его губят друзья". Корнелий Тацит, римский историк.
Правитель огорчился:
– Зачем же так?.. В кои-то веки надумал распахнуть душу. Не взирая на непристойность ваших затей.
Подцепил на вилку фрикадельку в томате, заглотал, не прожевывая, забубнил обиженно:
– Являются из-за угла. Без приглашения. Вынюхивают: что да как, а мне на стол – рапорт за рапортом, рапорт за рапортом…
Добавил для ясности:
– Лучший гость – это тот, который уезжает, не приезжая. Народная примета.
– Мы, – отважно возразил Штрудель, – социологи. Занимаемся изучением здешнего общества.
Даже подпрыгнул на стуле:
– Нет такого понятия – общество! Изъято из обращения! Повсюду и неукоснительно! Пришли бы ко мне, поговорили с референтами, уяснили устремления и надежды…
Вскочил.
Закружил вокруг стола.
Подхватил на бегу блинчик с мясом. Вытер масляные губы и шепотом, с оглядкой на дверь:
– Врут. Всё врут эти референты. Правды век не добьешься… Между нами: каковы они, наши устремления?
Штрудель сообщил без утайки:
– Народ ваш нуждается в пропитании. И даже очень.
– Нуждается, – согласился. – Да откуда ему взяться, пропитанию? На всех не напасешься.
– У нас зато цены снижаются… – вякнули из-за двери.
– Ежегодно…
– На соль, мыло, спички…
– На овсяный кофе…
– Это кто? – спросили.
Правитель переждал, пока утихнут за дверью, скривился, как лимон раскусил:
– Глас народный. Не обращайте внимания.
Сидел на стуле, проговаривал на память:
– "Земледельцы на том острове обрабатывают землю, кормят скот, заготавливают дрова, цыплят выращивают в беспредельном количестве, с изумительным умением…"
– Что мы слышим? – изумился петух. – Это же Томас Мор!
– Он самый. Почитываем перед сном.
– Его-то зачем?
Ухмыльнулся, выказав резцы:
– Движимые сердечными потугами. К изысканию путей неуклонного роста. Дабы сердца подданных были пустыми, а желудки полными – вот путь правления.
Возопили из-за двери – Двурядкин наперегонки с Трехрядкиным:
– Громовержец ты наш...
– Мы и без потребления…
– Только укажи…
– Это кто там гукает? – поинтересовался петух, явно кому-то подражая. – Это недобитые выползни гукают?
Громовержец нацелил на него указательный палец, но выводов пока не сделал. Лишь поморщился:
– Прилипалы. Взяты ко двору в дураки. Ибо полагаются по этикету.
– Умнее у вас нет?
Ответил честно:
– Были умнее. Теперь нет.
Добавил в назидание:
– "Народ мудр настолько, насколько нужно". Лактанций, "Божественные установления". Третий век новой эры.
Помолчал. Откушал котлетку на пару.
– Советников – что дней в году. Жрут жирно. Блудят – кто на ком. Финансовые потоки направляют в свой карман.
Протянул ненавистно:
– На-со-са-лись… Заборами огородились… На Лысой горе…
Вскричал неистово в сторону двери, слюнка вскипела на губе:
– Не вводите меня в ненавидение! В злобствование не вводите, достойные проклятия!..
Вопросил сторожко:
– Между нами… Я вам не снился?
– Нет.
Огорчился:
– И на меня уловитель… Как на тюльку.
Вошел на цыпочках главный референт, подал с поклоном бумагу, на цыпочках вышел.
Правитель проглядел ее, поморщился:
– Не повстречался ли вам юродивый с досадительными листами? Уж больно углядчив.
Прочитал с выражением:
– "Мир одряхлел в изнурении духа, жало совести притупилось.
Дрова сырые, истопники ленивые, вода ледяная: грешники в котлах мерзнут.
Сковороды ржавые, противни горелые, жаровни без днищ: народ в дыры проскакивает.
Смолу спёрли, свинец пропили, железо не завезли: в глотки заливать нечего.
Иголки гнутся, ножи тупятся, вилы ломаются: пойди его проткни.
Отчетность запустили, дела затеряли, приговоры перепутали: одному три геенны подряд, другому – шиш.
Взятки берут. Насильничают. Грабят. Правду сто лет не сыщешь.
Если это и есть адово наказание, чем же оно отличается от земного?.."
4
Передохнул.
Посуровел.
– Этот придурок возомнил, будто один такой прозорливый. Да у меня в загашнике – вагон провидцев, и все заменяемые.
Начертал резолюцию красным карандашом, поперек текста.
– Придется отметить, дабы не усердствовал в своем юродстве. Не юродствовал в своем усердии.
– Как у вас отмечают?
Ответил:
– А по надобности. Применительно к моменту. Бываем порой и милосердны, ежели свирепеть лень. Ибо путь правителя – блистать и угнетать.
