К-3-43-73.
Номер телефона нашей перенаселенной квартиры.
– Надо же, – подумал. – Давно маме не звонил…
С мамами у нас нехватка, мама – ее многим недостает.
В опустевшем жилище, затхлом и пыльном, где отемневшие побелки на стенах от шкафа, картин и семейных фотографий, где выветрились запахи постояльцев и сиротились по углам оставленные за ненадобностью книги, увидел поручни на коридорной стене.
Жили в квартире старые люди, по этим поручням можно проследить их замедленные передвижения на кухню, в ванную и туалет.
Старики – с пространством не в ладу, не в ладу со временем.
Какая нынче неделя? Год какой? И мама отвечала отцу, когда строил планы на завтрашний день:
– До завтра надо еще дожить.
Папа отвечал, когда беспокоилась о его здоровье:
– Что ты волнуешься? Молодым я уже не умру.
Была у него операция. Велели: сидеть – не двигаться‚ повезли на каталке в палату. "Стоп!" – сказал в коридоре‚ встал, пошел в туалет. "Ты что делаешь?!" – закричал я. Даже не ответил. Сделал свое дело‚ сел в каталку – повезли дальше.
– Как здоровье? – интересовались.
– До смерти хватит.
Был у него инфаркт, снова велели не двигаться. Наутро поднялся с кровати, и это был конец.
Племянница вспоминала: "Он был хорош собою. Всю жизнь. В гробу лежал – красавец".
Мама оставалась без него одиннадцать месяцев.
Прожили вместе пятьдесят два года, похоронены в одной ограде на Востряковском кладбище.
Брат написал из Москвы:
"Это‚ наверно‚ возрастное, но мне часто снится девятая квартира и ее жильцы‚ вплоть до бабушки. И, конечно‚ родители. Но даже во сне я понимаю, что им очень много лет‚ и такого не может быть..."
* * *
Сказано неспроста: "Жизнь кончается, чтобы уступить место другому". Но человек, который живет долго, неспешно, в расчете на многолетие, не совершает ли это за счет страдальца, которому недостанет вдохов-выдохов? И если оно так, справедливо ли это ради усреднения возрастных данных?
Среднестатистические тоже хотят жить.
На подмосковном кладбище углядел надпись на камне, трогательно огорчительную:
Пройдя сквозь всю войну,
Теперь погибла ты, как воин.
Прощай, любимая моя,
Я, муж твой Коля.
И от руки, на листе тетрадном, придавленном камушком:
"И сын твой Петя"…
Что бы я упустил, не появившись на свет?
О чем бы пожалел, неузнанном, неиспытанном, неиспробованном?
Всего не перечислить.
Лев Шестов, философ:
"…не могу себе представить, чтоб нелепость владычествовала над тем чудом, которое называется человеком, живым, думающим, чувствующим существом. А в таком случае – смерть снова наш шанс, и бояться ее не приходится…"
Была у меня голодовка, когда не выпускали из Союза.
Двенадцать дней.
Днями знобило – не мог согреться. Ночами снился свекольник со сметаной и вареники с вишнями, любимое блюдо. Обоняние развилось чрезвычайное: с балкона унюхал запах подгоревшей гречневой каши из дома напротив.
Дни без еды закончились. При небольшом своем весе потерял девять килограммов и тогда только понял, зачем человеку даны ягодицы.
Они настолько опали, что не мог лежать на проступивших костях, – к ночи подкладывал подушечку.
– Дедушка, – спрашивает теперь внучка, которая родилась в Израиле, – зачем ты голодал?
– Чтобы увидеть тебя.
К чему это воспоминание?
Перед голодовкой отправился в Тимирязевский парк, долго ходил по аллеям, себя наставляя – пройти достойно те двенадцать дней.
Так оно и со смертью: как бы войти в нее достойно, осознанно, познать себя в великом испытании – если, конечно, удастся.
* * *
Вот и дожил до такого возраста, вот и дожил.
– Ты, – говорят, – ключ изнутри вынимай. Когда один в квартире. Мало ли что, – говорят, – мало ли что…
Живем дальше.
Старимся больше.
Как далеко занесло в будущее!
Отчего же ощущаешь порой, что моложе самого себя, значительно моложе? Отчего привыкаешь к тому, что живешь себе и живешь, – как отвыкнуть от этого?..
Он входил в комнату, наш сын, руки за спину, говорил, потупив глаза, уложив ресницы на щеки:
– Мешаю работать.
Дела на этом заканчивались – не устоять. Начиналась игра.
Не знаю, кто больше увлекался – он или я.
Тешился потом с внуками. Рассчитываю на правнуков, если дождусь.
А они укоряют.
Эти, которые вокруг:
– Ты карнавальный. Ты игровой. Жизнь провел в вымыслах.
Да, карнавальный, да, игровой, – остаться бы таким на исходе дней, не обмишуриться.
И пусть скажут на входе, иного не заслужил:
– Наигрался, дружок? Заходи. Тебя заждались.
P.S.
Фекла Тимофеевна Щербакова.
Няня моя.
Няня Куня.
Мы ей, неграмотной, письма писали в деревню. Под диктовку. На тетрадных листах в косую линеечку. Каждое заканчивалось одинаково: "На этом с вами прощаюсь и заочно крепко целую".
Словами Феклы Тимофеевны из далекого далека – буквы не прибавив, не убавив запятой – завершим эти страницы.
Иерусалим, осень 2011 – осень 2013
ШЕЛ СТАРЫЙ ЕВРЕЙ ПО НОВОМУ АРБАТУ
…из отстоя памяти
Память – она многолика.
Память – она заполнена не только событиями прошлого, местами перехоженными, разговорами заполночь; память – в написанном, напечатанном, задуманном и неисполненном, запрятанная в листках и блокнотах, обреченных на выброс.
Захотелось вдруг – почему бы и нет? – собрать воедино ощущения с побуждениями давних лет, сгинувшие за ненадобностью, вторичным сырьем ушедшие в переработку, а то и в мусор, подобно давним рассказам сочинителя, которые не пробились на журнальные страницы. Кто тогда догадывался, что в нескорые времена запретное перестанет быть запретным и окажется излишним?..
Вот тебе история, читатель, из отстоя полувековой давности, собранная из многих осколышей, что не умаляет ее достоверности, – подобно мозаичному панно из кусочков смальты или сумме чисел, образованной из разных слагаемых.
