— Ты часто вспоминаешь прошлое, Джесс? — спросил брат неожиданно.
— Что именно?
— Ну, наше детство. — Он продолжал смотреть на безукоризненно приготовленный корт, но, кажется, не видел его. — Нашу убогую квартирку с бумажными обоями. С семейством Де Марко за стеной, которые скандалили среди ночи. Лестницу, пропахшую гнилью.
Его тон вызвал у Джесс тревогу. Она прижалась к нему, ища успокоения.
— Не часто. Кажется, я не помню так хорошо, как ты. Мне было четырнадцать, когда ты нас оттуда увез.
— Иногда я думаю, можно ли избежать этих воспоминаний, если повернуться к ним спиной и постараться забыть.
Ей все больше не нравились его невидящий взгляд и его настроение.
— Отбросы и запах немытого тела, — повторил он спокойно, — я не могу этого забыть. Знаешь, я спросил Эшер, что она помнит из своего детства. Она ответила — глицинии за окном спальни.
— Тай, я ничего не понимаю.
Он вдруг тихо выругался.
— Я тоже.
— Но это давно в прошлом.
— В прошлом. Но это не значит, что воспоминания о нашем детстве покинули меня. Прошлым вечером, когда мы с Эшер ужинали, к нам подсел Уикертон и завел разговор о французских импрессионистах. Прошло пять минут, а я не понимал ни черта из того, о чем они говорят.
Джесс молчала. Тай послал ее учиться в колледж. Она знала о французских импрессионистах потому, что Тай предоставил ей такую возможность — учиться.
— Сказал бы ему, чтобы проваливал, — сердито сказала она.
Тай засмеялся и поцеловал ее в щеку.
— Сначала я тоже так решил. — Он снова посерьезнел. — А потом стал наблюдать за ними. Они понимали друг друга, говорили на одном языке.
И мне пришло в голову, что есть стена, через которую мне не перепрыгнуть.
— Если ты захочешь, то сможешь.
— Может быть. Но я не хочу. — Он тяжело вздохнул. — Мне наплевать на французских импрессионистов. Мне наплевать, что у кого-то общие друзья являются отдаленной родней королевы Англии или что кто-то выиграл скачки в Аскоте в прошлом месяце. — В его глазах появились признаки приближавшегося шторма, но он сдерживался. Пожал плечами. — Даже если бы я знал, о чем они говорят, то все равно не вписался бы в этот круг, потому что всегда помню о трущобе, где мы росли, и о запахах нищеты.
— Почему Эшер позволяет этому человеку ухаживать за собой? — спросила Джесс с возмущением. — Он преследует ее после встречи в Париже.
Тай невесело засмеялся:
— Она его не поощряет и не отталкивает. Салонные разговоры, хорошие манеры. Она не нашего полета, Джесс, и я знал это с самого начала.
— Если бы она сказала ему, чтобы проваливал…
— Она никому никогда не скажет таких слов, это так же немыслимо, как если бы она оторвала крылья у мухи.
— Она слишком холодная.
— Она просто другая, — поправил сестру Тай и слегка ущипнул за щеку. — Ты и я — мы одинаковые. Все, что думаем, у нас на лице. Если захотим кричать — кричим, если хотим швырнуть что-то — швыряем. Но есть люди, которые этого никогда не сделают.
— Тогда они просто глупцы.
Он снова засмеялся, тепло и искренне.
— Я люблю тебя, Джесс.
Она обняла брата и крепко-крепко прижала к себе.
— Не могу видеть тебя несчастным. Почему ты позволяешь ей так поступать с тобой?
Он снова нахмурился и погладил ее по волосам.
— Я сам пытался это понять. Может быть… мне просто нужен толчок в нужном направлении.
Она только обняла его крепче, потому что сама терялась в поисках ответа.
Седьмой сет. Девятый гейм. Болельщики сходили с ума, шум, крики, свист. Они жаждали крови, волнение зашкаливало. Наклонившись вперед, Чак, сидевший между Эшер и Мадж, не отрывал глаз от мяча.
— На какую лошадку ставишь, ковбой? — поинтересовалась Мадж как будто между делом, хотя у самой сердце подпрыгивало от волнения.
Чак должен был в финале встретиться с победителем этого матча.
— Это лучшая игра из всех, что я видел за последние пять лет, — отозвался он.
Его мышцы были напряжены так, будто играл он сам. Мяч летал с такой скоростью, что иногда казался просто размытым белым пятном.
Эшер не вступала в разговор. Ее объективность была давно разрушена. Оба соперника демонстрировали одинаковый уровень, то есть высочайший, вызывали у всех наблюдающих за игрой товарищей по профессии восхищение и неизбежную зависть. Оба были безжалостны по отношению друг другу, истощая силы врага. Но для Эшер существовал только Тай. Как всегда, он один занимал все ее мысли и вызывал клокотание эмоций.
Она могла восхищаться Майклом, его блестящей игрой, но он не вызывал щемящего, похожего на боль напряжения, которое вызывал Тай. Если бы она не была раньше его любовницей, если бы они не были даже знакомы, испытывала бы она подобное? Почему такую женщину, как она, воспитанную в традициях, предписывающих уметь скрывать свои чувства, из другого круга, влекло так неудержимо к человеку с неуправляемым, диким и взрывным темпераментом? Притяжение противоположностей? Говорят, так бывает. Нет, это было бы слишком простым объяснением.
Сидя на трибуне, заполненной до отказа тесно прижатыми друг к другу болельщиками, она смотрела только на него, и ее переполняло желание быть любимой, она помнила, как недавно, под деревом, он держал ее в объятиях. Она жаждала близости с ним каждой своей клеточкой, не испытывая смущения за свое обнаженное чувство, она считала его естественным. Было ясно одно — их встреча неотвратима. И сразу закончатся все эти дни, которые вдали от него тянулись нестерпимо медленно. Сколько времени потеряно. Нет, поправила она себя, они не потеряны, ничто не проходит зря. Все случится сегодня вечером. Решение было принято, хотя она еще недавно пыталась противиться ему. Сегодня они снова будут вместе. И даже если это будет всего один раз — пусть. Она слишком долго ждала. Ее вдруг так переполнило чувство радости, что она засмеялась. Чувство вырвалась наружу. Чак посмотрел на нее с недоумением.
— Он выиграет, — сказала она и снова засмеялась. И, облокотившись на перегородку, спрятала лицо в ладонях. — О, я знаю, он обязательно выиграет.
Тай не обращал внимания на тупую боль в руке. Знал, что мышцы ног откажут в тот же момент, как только игра закончится. Но он никогда не сдавался и не собирается сдаваться этому сопернику, который так упорно сопротивляется и еще может победить. Одно в нем оставалось неизменным — он ненавидел проигрывать.
И хотя одним очком мог решиться исход матча, Тай боролся за него с таким же упорством, как будто это было начало игры. Обмен ударами был продолжителен и мучителен. Мяч свистел в воздухе, пот струился, заливая глаза. За последние двадцать минут Тай забыл о зрелищности и артистизме, он все поставил на маневр, стараясь перехитрить Майкла. Это сработало.
