— Совсем зеленая? Ну, мне и такой товар сгодится. Станем гулять, знаешь, какой подарок сделаю? Туфли на каблучках, стервец буду. Не веришь? Вот повидишь. Достану. А если на волю со мной подашься, виноградом закормлю, завсегда раздобуду на кружечку пивка. Заживем — первый класс!
— Куда, куда-а? На волю?
Она вдруг захохотала и, вытирая рукавом мокрое лицо, пошла к столовой.
Щелчок Охнарь получил ощутительный, самолюбие его было сильно задето, но он решил не оставлять своих притязаний. Какая-то пичужка с ходу отшила его?! Э, шалишь-мамонишь, у него хватит упорства и выдержки.
Под утро, еще «потемках, при свете закатного месяца, он сбегал к Нехаевке, на бахчу, и принес в наволочке три крупные мясистые дыни. Когда все ушли завтракать, Ленька заскочил в палату девочек и сунул одну дыню под Анютину подушку: догадается, от кого!
И не ошибся. После обеда, в мертвый час, когда колонисты перед работой возвращались с пруда, Ленька догнал Анюту, заговорил. Она охотно защебетала в ответ. Оттаяла? Совсем? Охнарь был приятно изумлен и торжествовал. Вот что значит подарочек. Девки везде есть девки: без этого не могут. Он-то, лопух, раньше не догадался. О дыне он не обмолвился ни словом, Анюта сама заговорила о ней:
— Спасибо, Леня. Очень была сладкая. Всем понравилась.
Охнарь самодовольно улыбнулся.
— И другие отведали?
— Конечно. Иль испугался?
— Смерть как! Могу еще и арбузов принесть. Выйдешь нынче погулять?
Анюта прикрыла рукой нижнюю часть лица. Держалась она опять благонравно-покорно, ресницы были стыдливо полуопущены.
После ужина у мельницы, — вдруг шепнула она и, словно застыдившись, убежала догонять подруг.
Вечером Охнарь вновь отправился на место. Не рановато ли? Вон еще вечерняя зорька не погасла. Но свидание назначено, и запаздывать нельзя. Пробираться ему от дома пришлось кустами, уже окутанными снизу легким сырым туманцем, — иначе могли заметить девчонки со второго этажа: они ведь любопытные как сороки. Или,»как на грех, сторож Омельян встретился бы, — мало ли кто?
Бездонно блеснул темный пруд, обрисовалась мельница, неясно освещенная тусклым, еще не налившимся месяцем. Молчат постава, закрыт лоток, и лишь почти неслышно стекают капли в бочаг.
И неожиданно Ленька приостановился, замер, будто хотел протереть глаза. Неужто в самом деле? На большом пне, у обрывистого берега, сидела Анюта Цветаева. Прилетела, пташка? Вот это да! А Ленька-то думал, что ему придется ждать. Девчата, как говорят знающие люди, всегда перед свиданием ломаются. Еще разыгрывала из себя недотрогу, давала ему от ворот поворот. Охнарь и раньше подозревал, что Анютка хитрая. Не всегда поймешь, чего она на самом деле хочет.
«Отвернулась все-таки. Стесняется».
Девочка сидела лицом к пруду, оперев локти на колени и закрыв ладонями щеки. Хорошо знакомая Охнарю жакетка ее была накинута на плечи, воротничок поднят, скрывая затылок: видно, тоже озябла, а может, просто волнуется? Голову ее покрывала красная косынка. Откуда у нее эта косынка? Ленька раньше ни разу не видел ее. А-а, понятно! Одолжила на вечерок у подружек, чтобы принарядиться, — пофасонить всякому охота. Повял он и то, почему Анютка уже очутилась у мельницы: выскользнула пораньше из дома, чтобы не проходить мимо ночных сторожей, не вызывать подозрения. Обратно в здание придется пускать ее через свое окно. Ну, держись Леня Охнарь, крепче хватай бабочку за крылья и не выпускай, не дай ей улететь отсюда. Скучно будет возвращаться в одиночестве, несолоно хлебавши.
— Анют… — тихонько окликнул он было девочку и проглотил окончание слова.
Надо ее пугнуть немного. Ишь задумалась, дрожит.
Улыбаясь, Ленька на цыпочках подкрался к девочке, рывком просунул ей руки под мышки, ловко схватил за маленькие груди, сжал.
— Соскучилась, рыбочка?
Он ожидал крика «ой», визга, готовился закрыть поцелуем рот. Вместо этого руки его оказались крепко, грубо сжатыми, и ломающийся басок крикнул:
— Здоров, женишок!
Страх — холодный, противный, хорошо известный всем, кого ловят, — охватил Леньку. Он дико вздрогнул, рванулся, но руки его держали точно капканом.
— Кто это? Пус… сти, зараза!
Охнарь сделал новую, бешеную попытку вырваться, однако добился лишь того, что стащил «Анютку» с пня.
И тотчас вокруг него, словно по волшебству, все переменилось. Закачались, ожили кусты, оттуда выскочили темные фигуры. Кто-то бежал из-за мельницы. Его окружили хохочущие рожи, образовали хоровод, стали плясать. Кто-то, похожий на Охрима Зубатого, — в бумажном поповском колпаке, в одеяле, накинутом наподобие ризы, — размахивал крестом, сделанным из двух палок.
— Слава жениху!
— Совет да любовь.
— Молодку-то отхватил. Красавица!
— Желаем счастья.
Среди доброго десятка весело бесновавшихся ребят Охнарь разглядел и Анютку Цветаеву. Вместе с Юлей Ноской она хлопала в ладоши, подпевала величальную и закатывалась тихим, но страшно ядовитым смехом. Узнал Ленька и ту «Анютку», что скромно сидела на пне: Заремба! Косынка давно сползла с его волос набок, выступил большой горбатый нос, твердый подбородок.
Наконец Охнарь вырвал одну руку.
— Брось, Владька. Уйди, паразит!
— Куда бежишь? — давясь от смеха, кричала Юля. — А гулять? Мы-то поздравить прибежали, стараемся, чтобы весело было, а он тикать. Горько! Целуйтесь, молодые!
— Горько! — подхватил Юсуф Кулахметов.
И татарин здесь! А косынка-то ведь Юлькина. Вон подхватила ее, чтобы случайно не затоптали.
Охрим Зубатый благословил Леньку деревянным крестом.
— Становься, раб божий, на коленки, сейчас повенчаю. Где кольца для молодых?
Смех, свист, топот — целый вихрь звуков окружил Охнаря, охваченного злобой паникой, стыдом. Ему удалось дать Зарембе подножку, высвободиться. Сбил он с ног и какого-то кинувшегося к нему колониста, бросился бежать от пруда и скрылся в лесу.
За Охнарем никто не погнался.
Эту ночь он провел в клуне на прошлогодней соломе. Он привык наплевательски смотреть на жизнь, пренебрежительно относиться к мнению людей, но сегодня отчетливо понял: опозорился. Как он завтра глянет ребятам в глаза? Теперь, наверно, по всей колонии раззвонят.
«Здорово разыграла, сучонка, — бормотал, он. — Кто бы мог подумать? Юлька, наверно, ее настропалила. А этот хамлет Владька и рад. Кореш называется».
Нет, кажется, пора ему сматываться отсюда. Чего, в самом деле, ждать у моря погоды? Разве с такими коблами сваришь кашу? Впрочем, плевать на них. Пускай себе зубоскалят, пускай животики надрывают— он, Охнарь, еще и не такое переносил.
И Ленька решил напустить на себя хамское бесстыдство. Будут смеяться? И он посмеется с ними. Подумаешь, девчонку хотел обаловать! Что тут зазорного для парня?
