– Слушайте, детки, вы очень милы, – говорит Марк, – но оставьте нас в покое, ладно? Как я мог быть нехорош с той, кого нет?
– У тебя проблемы. Ты аутист? Торопишься на тот свет? Хочешь с табуреткой поцеловаться? Вот уж не знал, что среди пиявок встречаются самоубийцы! У Марка не остается выбора. Он взвешивает все «за» и «против», целясь противнику в яйца. Будем надеяться, что у него действительно не было выбора. Errare humanum est. Далее события разворачиваются стремительно. Робер-На-Все-Руки-Мастер ловит ногу Марка и выворачивает ее. Лодыжка хрустит. Следом он наносит ему мощный удар головой, и раздается характерный звук: «носа-сломанного-вечером-в-баре-в-пьяной-драке». Этот хруст раздается не единожды. Робер удерживает беднягу Марка одной рукой за ногу, другой – за волосы и пытается разбить его лицом угол стола. Тот безуспешно отчаянно вырывается. Лицо Марка залито кровью, лоб рассечен, нос сломан до кости, а Робер все молотит его – десять раз, двадцать, и при каждом ударе из глаз Марка сыплются искры.
К счастью, на помощь ему спешат друзья. Франк Мобер пробивает пенальти бедняге Роберу по яйцам. Матье Кокто вцепляется ему в ухо зубами. Эдуар Баэр вышибает несколько зубов новехоньким стулом в стиле Филиппа Старка. Гийом Раппно подбадривает Дерущихся криком «Бей средний класс!» и прыгает противнику на ребра обеими ногами. Когда Робер отпускает Марка, тот безмолвно падает на пол, чмокнув ягодицами по полу. Он корчится на полу от боли, а его противника волокут с поля боя санитары. Марк открывает глаза. Уф! Он снова проснулся в объятиях своей красотки и решает больше не засыпать: явь неизмеримо привлекательнее снов, особенно если ты слишком много выпил.
Марк вдыхает воздух, делает большой глоток воды, ставит стакан, протянутый ему девушкой, украдкой рыгает, распускает галстук и доверчиво смотрит в будущее.
– Мы – молодая динамичная пара, – говорит он.
– Ты – аэродинамичный юноша, – отзывается красотка, и это намек на его знаменитый двойной нос (подбородок Марка выступает вперед так сильно, что напоминает еще один нос, выросший пониже рта, – это так, и ничего тут не попишешь).
– Поцелуй меня между носами, – говорит он, и просьба его не остается без ответа.
Они решают встать и поискать местечко посуше. Например, банкетку, засыпанную конфетти. Девушка задает Марку вопросы обо всех встречных поперечных:
– Кто это?
– Он руководит страховой компанией.
– А этот что делает в жизни?
– Диктор теленовостей.
– А вон тот, сидит в углу, один?
– Этот? Он просто сентиментальная личность. Надутые, хоть и мокрые, официанты разливают луковый суп продрогшим гостям. Девушка вытирает Марку спину банным полотенцем.
– Ладно, будем считать это плановой помывкой, – говорит Марк.
– В любом случае костюм придется выбросить в помойку. Куртка Марка свернута в комок и похожа на грязную половую тряпку из «чертовой кожи».
– Весь мир носильный мы просушим, – заявляет он решительным тоном. Но и после этой реплики девушка не покидает его. Марио Тестино фотографирует Марка и его подружку. Повернувшись к ней, Марк говорит:
– В один прекрасный день мы повесим это фото над нашей кроватью. В скрученном узлом галстуке, без пиджака, с головой, обмотанной полотенцем, он напоминает украинскую крестьянку в прачечной. Девушка смеется, а он строит ей рожи:
– Я предчувствую, что буду любить эту фотку всю жизнь, – говорит он, глядя ей прямо в глаза.
Она не отводит взгляда. Марк очарован ею. Обычно, оставаясь один, Марк любит, чтобы всЈ было грустно (в компании он предпочитает прикольную атмосферу). Но сейчас ему все равно. Он целует ее в шею, в веки, в десны. Из ее глаз изливается нежность. Она не выглядит взволнованной. Марк – да. Он поражен ее уверенностью, открытой улыбкой, тонкими изящными коленями, фарфоровой кожей, ясным личиком и голубыми, нет – голубиными, нет – ониксовыми, нет ляпис-лазуревыми глазами.
– Жосс Дюмулен сегодня в ударе, верно? – спрашивает она.
– Мгм.
– А он ничего внешне.
– Кто? Этот карлик?
– Ты ревнуешь?
– Я не ревную к гномам.
Но Марк, конечно, ревнует. Жосс его нервирует.
– Ладно, так и есть, я ревную. Ревновать необходимо. Скажи мне, к кому ты ревнуешь, и я скажу тебе, кто ты. Ревность правит миром. Без нее не было бы ни любви, ни денег, ни человеческого общества. Ревность – это соль земли.
– Браво!
– Знаешь, за что я тебя люблю? – бормочет он в перерыве между двумя поцелуями. – Я тебя люблю, потому что я с тобой не знаком. И добавляет:
– И даже если бы я тебя знал, все равно любил бы.
– Тсс! Молчи!
Она нежно прикладывает указательный палец к губам Марка, чтобы ничто не помешало земной встрече двух существ. И Марк понимает, что его обманули. Его всегда убеждали, что ощутимо лишь горе. А счастье можно осознать, только когда его у тебя отняли. И вот он чувствует себя счастливым сейчас, а не через десять лет. Он видит счастье, трогает его, целует, ласкает ему волосы, он его пожирает. Его провели. Счастье есть, он его встретил. Марк делает знак официанту и спрашивает девушку:
– Мадемуазель, позвольте угостить вас лимонадом?
– С удовольствием.
– Два лимонада, пожалуйста. Официант исчезает. Девушка кажется удивленной.
– Знаешь, можешь звать меня на «ты», могу помнить, что мое имя – Анна. Итак, Марк действительно знает ее. «Дежа-вю» не обмануло. И чувства тоже. Анна чем-то отличается от всех остальных женщин на вечеринке. Она другая, она над всеми. С чего он это взял? Так, мелочи, несколько неуловимых деталей: чуть больше невинности и чистоты, всего лишь намек на макияж, румянец на скулах. Ее хрупкое изящество и трогательные ключицы – это словно ответ на мольбу Марка. Он жаждет защищать ее, а она взяла его под крыло двадцать минут назад.
– Я тут одну теорему придумал. Хочу проверить ее на тебе. Согласна?
– И в чем твоя задачка?
– Ну, ты говоришь мне все, что угодно, а я тебя три раза подряд спрашиваю «зачем?».
– Хорошо. Я голодна. Хочу круассан.
– Зачем?
– Чтобы обмакнуть его в чашку чая.
– Зачем?
– Затем.
– Зачем «затем»?
– Низачем. Совсем не смешная эта твоя игра. Марк проиграл. Анна не станет говорить о смерти. Она слишком прекрасна, чтобы умирать. Такие девушки предназначены для жизни, жизни и любви. Впрочем, что значит «такие девушки»? Он никогда раньше не встречал подобных ей. Марк слишком любит обобщать. Он пытается объяснить с позиций здравого смысла то, что с ним происходит, но уже слишком поздно: он погрузился в иррациональное, безрассудное, антикартезианское, короче говоря, уже час он влюблен по уши, связан по рукам и ногам, тело уже «пало и онемело» (так он сочинил в своем стихотворении). Он едва не утонул; но чудом ухватился за спасительный буй; он решил, что спасен; и вот теперь снова тонет. Он почти плачет от радости в ее материнских объятиях. Да, вот уж пруха так пруха: в Париже живет слезоточивая девица, и она напоролась именно на него.
