Обездвиженный Диакон сквозь слезы смотрел, как Крисмани снимает с себя маскировочный плащ.
Не говоря ни слова, молодой человек достал остро заточенный нож и разодрал им черную одежду пленника.
Когда человек с акульими глазами оказался полностью голым, Крисмани поднес нож к его глазу.
― Если хочешь быстрой и аккуратной смерти, скажи мне, где бомба.
Диакон заскулил, крепко стиснув зубы. Кончиком ножа Серджио выколол его правый глаз.
Раздался оглушительный вопль.
― Жестокость смотрится совсем по-другому, когда находишься по другую сторону ножа, правда? — прошептал Крисмани. А потом повторил свой вопрос:
― Где бомба?
Диакон замотал головой.
Нож начал медленно разрезать его нос.
Потребовалось около четверти часа, чтобы заставить Диакона заговорить и прошептать на ухо своего мучителя пять слов, и еще двадцать минут на то, чтобы жизнь покинула его тело, покрытое ранами, которые нанес ему Серджио на глазах остальных пленных.
Он методично отрезал ему все пальцы ног, а потом и рук.
Выколол второй глаз, отрезал уши. Прижег раны горячим воском свечи, налил раскаленный воск на кожу.
― Тебе нравится запах горелого мяса? Нравится? — повторял он, поднеся пламя к гениталиям Диакона. Когда они почернели, а крики превратились в однообразный стон, Крисмани отрезал их и затолкал в акулий рот.
Диакон захлебывался собственной кровью.
Он умирал очень долго. И умирал в чудовищной, бесконечной агонии.
Когда тело Диакона перестало шевелиться, Крисмани вытер окровавленные руки тряпкой и снова надел свой маскировочный плащ.
Затем медленно повернулся к остальным, как будто до этого момента находился где-то далеко, в одиночестве.
― Бомба там, — сказал он, указывая на башню высотой с семиэтажное здание, высившуюся вдалеке между путей, в паре сотен метров от станции.
Потом он внимательно посмотрел на Самуэля, следившего за пленными.
― Сделайте это, если считаете, что должны, — сказал наконец Крисмани.
Затем он пошел по направлению к башне, не обращая внимания ни на резню, которую только что устроил, ни на ту, что должна была вот-вот начаться. Сосредоточившись на единственной цели, уводившей его далеко от всего, что творилось вокруг.
Пока он отдалялся от станции, на ней начали раздаваться крики пленных, которых вырывали из группы и убивали по одному выстрелом в затылок.
Крисмани услышал шаги за спиной. Слегка повернул голову.
За ним шел католический священник, Джон Дэниэлс.
Крисмани не обратил на него внимания, погруженный в бурю мыслей.
Он думал о том, удастся ли ему теперь когда-нибудь заснуть. Не из-за того, что он сделал с тем монстром, — он-то все это заслужил, а из-за того, что дал разрешение на казнь пленных. Сколько среди них действительно виновных? Дети ведь точно невинны.
Но он уже знал ответ на свои сомнения.
Бог, которому поклонялись сегодняшние победители, был Богом справедливости. Но в то же время он был Богом мести. Страшным Богом, не знавшим жалости. Для такого мира это был подходящий Бог.
― Нет, — произнес голос у него за спиной.
Серджио обернулся.
Если бы он не знал правду, то решил бы, что у него плохо со зрением. Потому что на тело отца Дэниэлса был как будто наложен образ красивой девушки.
Но это «нет» произнес сам священник.
― Это не Бог повелел устроить кровопролитие. Это сделали мы, люди. Бог есть прощение. Бог есть любовь.
― Бог и каннибалов любит? И убийц? А то, что наши ребята делают там прямо сейчас, он тоже любит?
― Бог есть любовь. Любовь вмещает все.
Крисмани отрицательно покачал головой и снова повернулся лицом к старой башне.
Огромная металлическая крыша над рельсами чудесным образом уцелела практически полностью. Над ней шел густой снег. Крисмани продолжил путь.
― Я пойду один. Я не хочу, чтобы меня сопровождали.
Священник остановился.
― Бог есть любовь, Серджио, — крикнул он еще раз отдалявшейся худой фигуре юноши, сгорбленной, словно под тяжелой ношей.
Серджио сплюнул на рельсы.
― Докажите это мне, — ответил он.
Потом устало поднял руку. Джон не понял, что он хотел сказать этим жестом: попрощаться или отрезать: «Хватит».
Глава 24
ИНТЕРЕСНО, СНЕГ КОГДА-НИБУДЬ
ПРЕКРАТИТСЯ?
Серджио начал взбираться по ржавой лестнице. Ветер со снегом хлестал его с нескольких сторон. Он поднимался медленно, с головой, тяжелой от мыслей. За свои двадцать три года он никогда раньше не испытывал неуверенности, нерешительности. У него был долг, и этот долг был для него всем. Все должно было делаться правильно, и был только один правильный способ делать это.
Пока он шел к старой диспетчерской вышке, его душу переполняли эмоции. Шаги сопровождались звуками выстрелов, каждый раз заставлявших чуть вздрагивать на ходу. Каждый выстрел был концом чьей-то жизни. С какой целью? Какой смысл имело убивать в этом и без того умирающем мире? Нужно было спросить об этом раввина. Но в его глазах Самуэль уже стал другим после того, как хладнокровно приговорил к смерти столько невинных.
Потому что они были невинны. Единственная их вина заключалась в том, что они принадлежали к вражескому племени. То, что они делали, было не менее аморально, чем то, что сделали с их народом нацисты.
С другой стороны, он и самого себя не мог назвать невиновным. Если в том, что делали его товарищи на станции, была вина, то часть ее лежала и на нем.
Один выстрел — один шаг.
Когда Серджио дошел до середины пути, выстрелы наконец закончились. Он продолжил идти в тишине, слушая скрип снега под ногами.
Башня, серая и старая, как средневековые руины, высилась над ржавыми поездами и электропроводами, висевшими в воздухе.
Серджио подошел к этой устрашающей башне походкой старика.
А теперь он карабкался по старой металлической лестнице. Холод железа передавался рукам даже сквозь тяжелые защитные перчатки. От металла исходил неприятный запах. Запах крови.
На самом верху лестницы находилась небольшая металлическая платформа и дверь в стене.
Дверь была не заперта.
Серджио толкнул ее, держа ружье наизготовку.
Но, взглянув на пол, он убедился, что бояться нечего. Последние следы на толстом слое пыли были оставлены несколько дней назад.
