― Нет.
― Она была основана в Александрии. У нее был собственный символ веры, отличный от Никейского, и довольно странная, на наш взгляд, форма проведения богослужения: их мессы пелись, как госпел, а проводившие их танцевали. Одного из их епископов за его танцевальные таланты даже стали называть elegans.
― Сильно.
― Погоди, это еще не все. Они проводили богослужение не по воскресеньям, а по субботам, как вы. В этом проявилось восточное происхождение нашей Церкви, основанной евреем — апостолом Христа. Представь себе: традиция считать священным днем субботу сохранялась в фриульских деревнях вплоть до Тридентского собора, когда местный клир и Инквизиция искоренили ее.
― Вы много потеряли. Эта маниакальность, с которой Церковь искореняла разные ростки, чтобы вырастить скучный английский газон там, где мог бы благоухать цветник...
― Прости, что перебиваю тебя, Самуэль. Но я тоже хотел бы спросить тебя кое о чем. Как тебе удалось собрать вместе столько евреев? Не знал, что в Милане была община. Я думал, их очень мало.
Смех раввина заполнил темное пространство туннеля. Это был смех человека, которому действительно от души смешно.
― Среди нас очень мало евреев! Я имею в виду этнических. Наша община исповедует иудаизм, потому что я оказался единственным верующим в Боноле. Мало-помалу они приняли мой культ. Единственное, чего мне никак не удается сделать, — это убедить их сделать обрезание. Что, заметим в скобках, было слабым местом и у эбионитов. Никто из неевреев не соглашался на обрезание, необходимое, чтобы стать одним из них.
У раввина был приятный голос. У шедшего в темноте Джона временами возникало ощущение, что он слушает радио в автомобиле. Они говорили долго, сравнивали свои религии, свои веры, обменивались историями и начинали испытывать все большее взаимное уважение.
После стольких лет одиночества и сомнений найти человека, который настолько уверенно чувствует себя со своей верой, стало для Джона большим облегчением. А вот идти в темноте было, напротив, очень утомительно. Самуэль, хоть был десятью годами моложе Джона, с трудом поспевал за упругими шагами священника. Туннель был в ужасном состоянии. Рельсы выкорчеваны и использованы для сооружения заграждений, но не подвижных блокпостов, как по дороге на станцию Кадорна, а массивных решеток, сквозь которые не смогло бы пробраться ни одно существо крупнее человека. Раввин печально смотрел на очередное препятствие в дрожащем свете заводного фонарика.
― Интересно, почему решетки стоят так редко. Ведь они не могут остановить людей. Вот если бы их поставили почаще...
― Думаю, что если уж тебе по какой-то причине приходится перебираться с одной стороны этих заграждений на другую, поневоле возблагодаришь небеса за то, что ширина позволяет тебе пролезть.
― «Позволяет» — это как-то громко сказано.
― Отчаяние помогает. Ты не представляешь себе, на какие вещи оказывается способен человек, находясь в опасности.
Они сняли рюкзаки и теплые куртки. Воздух был холодным, но не ледяным: туннель лежал на довольно большой глубине. Первый шаг сделал Джон. Он изогнулся и задержал дыхание, чтобы протиснуться на противоположную сторону. Остальное было уже легко.
― Давай, теперь твоя очередь, — сказал он, держа фонарик. Самуэль был более худым и пролез почти без труда. Но и у него это заняло некоторое время.
― Теперь понимаешь, почему они не поставили столбы еще ближе друг к другу? Мы с тобой вышли через единственный проход. Даже один вооруженный автоматом человек может остановить здесь любого невооруженного агрессора. Естественно, тот, кто проектировал это заграждение, думал о невооруженных врагах. Не о людях.
Оказавшись по ту сторону заграждения, они погрузились в бездонную тишину. Было слышно биение сердец, шуршание пыли под сапогами, и это были чистые, абсолютные звуки.
Они напомнили Джону чувства, которые он испытал, впервые в жизни послушав The Dark Side of The Moon Пинк Флойд на стереосистеме своего отца. Игла опустилась на пластинку. Звуки, хлынувшие из дорогущих колонок «Nautilus», были настолько чистыми, что казались живыми. То же самое происходило и здесь: каждый шум вырисовывался отчетливо, рельефно, так что казалось, до него можно дотронуться.
Самуэль собрался шагнуть вперед, но Дэниэлс остановил его, схватив за руку.
― Нет. Здесь начинается минное поле.
Лоб раввина мгновенно покрылся холодной испариной.
― Мог бы предупредить.
― Зачем? Чтобы ты заранее начал нервничать? Зажги фонарик.
Раввин послушался.
― Иди по моим следам, — сказал Джон. Карта была предельно ясной и точной. Священник быстро осмотрел ее. Затем передал Самуэлю.
― Возьми. Она может понадобиться на обратном пути, если придется идти одному.
― Но ты не сможешь идти без карты.
― Я ее уже выучил. Иди по моим следам.
И, не дожидаясь ответа, он пошел вперед так уверенно и быстро, что молодой раввин испугался.
Два шага влево, один вперед, один вправо.
Смерть окружала их.
Самуэль ощущал ее присутствие, как присутствие дикого зверя в засаде.
Один неверный шаг, и их тела разнесет на куски.
Всего один неверный шаг отделял их от небытия.
Самуэль читал про себя древнюю утреннюю еврейскую молитву.
Извечный, преисполнись состраданья
И сжалься над Израилем, любимым сыном Своим.
Ибо страстно жажду я
Увидеть великолепие могущества Твоего.
Молю Тебя, Бог мой, услада сердца моего,
Сжалься же и не скрывай от меня лик Свой.
Яви Себя, Любимый,
И раскинь надо мной шатёр Своего мира.
Озари землю славой Своей,
И будем мы ликовать, будем радоваться Тебе!
Поспеши, Любимый, ибо пришла пора,
И будь милостив к нам, как в прежние времена
[22]
Вскоре раввин впал в состояние, близкое к трансу. Он шел и молился. Молитва задавала ритм шагам, и в какой-то момент показалось, что он может идти с закрытыми глазами, отдавшись гипнотическому ритму.
Он заметил, что минное поле пройдено, только когда Джон остановился у поражающего воображение заграждения. Шпалы были сцементированы между собой и со стенами туннеля. Они образовывали три решетки на расстоянии трех метров одна от другой. В каждой из них было всего по одному отверстию, через которое мог пролезть человек.
― Даже ребенок мог бы защитить этот участок, — заметил Самуэль.
