Наташа, уже совершенно не сонная, несмотря на ранний час, потянулась за теплой кофтой и встала с кровати. Она не знала, что ответить.
— У нее много всего, она просто шуганая, — продолжала Ира. — Так мама говорит. Наташ, давай играть? Вместе. М?.. — она с лукавой улыбкой глянула на двоюродную сестру.
— Во что? — спросила Наташа.
— В куклу, я же только что сказала. Пойдешь с нами?
Идти Наташе не хотелось. Она знала, что девочки часто проводят время в доме Тани, но попасть туда было для нее немного жутковато — она не знала их, и ей не нравилось, как с ней общается Ира.
— Нет, — тихо-тихо сказала она, опустив голову.
— Тогда мы одни пойдем. А ты нам дашь куклу?
Наташа почувствовала себя загнанной в ловушку.
— Мама говорит, что только жадины не делятся с сестрами игрушками. — Ира с размаха села на ее кровать и попрыгала на ней. — Я вот Оле всех своих кукол даю. А ты мне не дашь? — Девочка вскинула брови, последняя фраза прозвучала от нее как-то недобро.
— Дам, — покорно кивнула Наташа.
— Хорошо, тогда мы будем с тобой дружить! — просияла Ира, обменявшись с Таней неприятными заговорщическими взглядами.
Доставать что-то при них Наташе не хотелось, но без куклы они бы не ушли, а ссориться с Ирой девочка немного боялась. Она присела и вытащила из-под кровати чемодан, тот, что поменьше. В него она сложила свои игрушки, еще когда Ира начала без спроса заходить к ней и брать их. Постаравшись открыть щелку как можно меньше, Наташа выудила оттуда Барби и неуверенно протянула Ире.
— Спасибо! А как ее зовут? — тут же спрыгнула с кровати та.
— Вероника.
— А у меня она будет Розой, — тут же решила Ира. — Если что, мы у Тани, — бросила она, вместе с подругой выходя из комнаты.
Зная, что Наташа не пойдет в любом случае…
То, что Ира не вернула в тот день куклу, Наташу не удивило. Она знала это уже тогда, утром, и ей было обидно, что теперь даже не к кому подойти и попросить назад свою вещь. Мама всегда учила не только спрашивать, но и быть вежливой и благодарной. Но Ира не говорила ни «спасибо», ни «пожалуйста». У нее на все были отговорки вроде «мы же с тобой сестры». А тете Зое Наташа говорить пока не хотела.
Когда вечером Ира таскала Барби с собой по всему дому, Наташа попыталась попросить ее назад при бабушке. На беду, и дядя Олег слышал это.
— Поиграет и вернет, — угрюмо отрезал он, пока дочь сидела и причесывала куклу с видом полноправной хозяйки, уверенная в себе. — Вы в одном доме живете, она ж ее не спрячет. Жадность-то — черта плохая.
Бабушка попыталась объяснить Наташе, что Ира и правда вернет, но та не верила. И не зря.
Надежда, что тетя Зоя все же заметит у Иры Наташины игрушки и поговорит с ней, тоже не оправдалась. Ира ничуть не стеснялась брать и не считала, что надо это скрывать. В другой раз Ира попросила все платья, а то Розе было холодно в ее самодельных, бумажных. Она даже принесла их на обмен. Наташа, стиснув зубы, согласилась. Когда Ира стала просить и карандаши, она сказала, что у нее нет.
— Врешь, я видела, — перешла в наступление Ира. — Я же не насовсем заберу!
— Я сама хочу рисовать.
— Пошли со мной к Тане, порисуем, — нашлась Ира.
Наташа снова уступила. Потом выяснилось, что Ира карандаши благополучно забыла там.
* * *
Зимы в здешних местах бывали суровыми, но красивыми. Шло время, и через два-три месяца Наташа совсем привыкла к тому, что надо, совсем не как в городской квартире, умываться и чистить зубы отнюдь не теплой водой, а мыться даже зимой в небольшой баньке за домом, где после дяди Олега и тети Зои было невыносимо душно, и они с бабушкой ходили позже, почти ночью.
— Ничего, зато закаленная станешь, болеть никогда не будешь, — улыбалась бабушка. — В бане дух целебный.
Наташе хотелось стать такой. Закаленной, сильной, многое повидавшей. Мало кто в городе бывал в таких местах, где прямо за калиткой начинался густой таежный лес. Мало кто видел такие высокие сосны, дышал таким чистым воздухом. По вечерам, включая ночник и выглядывая в окно, Наташа думала, что сейчас дом их похож на сказочную избу с открытки, какая была у нее и давно потерялась где-то. Невысокая, с горящими окнами, она была окружена на открытке таким же лесом, а на небе светила луна. Будь все иначе, будь с ней мама и папа — и нечего больше не нужно было бы, не хотелось бы в город, суету и многолюдность которого нахваливала бабушка, не нужна была новая школа. Наташа легко согласилась бы жить здесь, ведь и отсюда можно было поехать на море, лечь на берегу и слушать волны.
Дни тут тянулись медленно, но бабушке все же удавалось занять Наташу чем-то всегда новым. Зимой занятий стало еще больше. То она учила ее, как правильно растопить печь, чтобы дым не пошел в дом, то доставала старые лыжи. В лес ходить Наташе было и интересно, и до приятного боязно. Иногда бабушка звала посмотреть на цыпляток, которые вывелись у нескольких кругленьких пестрых курочек и теперь сидели на сене вокруг матерей, как цветы одуванчиков на клумбе. Все это было новым для Наташи, захватывало, и отвлекало от плохих мыслей. О том, как долго еще не приедет мама и как вернуть свои вещи, которые Ира забирала почти без спроса, и почему в этом доме на нее смотрят так, будто она чем-то провинилась, или обидела кого-то.
— Жадные больно, — ворчала бабушка, когда Наташа спрашивала, на что сердятся дядя Олег и тетя Зоя. — Привыкли всю жизнь одни на мне сидеть, на готовеньком. Не думают, что вот мать помрет — и ни с чем останутся, ни тут не обойтись, ни уехать. Давно бы уж в городе не хуже мамы твоей устроился, вот и завидует, а Зоя она слабая. Не то что Марина… — Откладывая работу, бабушка внимательно смотрела на Наташу и вздыхала. — Вот и тебе бы пойти в Марину. Она сильная. Она как пошла, так и напролом, никого не слушала, счастье-то встретить только раз в жизни дано. Вот она и встретила. Да только видишь как… — качала она головой. — Ох учудил твой папа… Вот удивил-то нас, так удивил…
Наташа понимала, что удивил — какое-то странное слово здесь, в этой речи, но что-то подсказывало, что смысл его она понимает. Ей трудно было сказать, что сама она чувствовала, думая о папе. Тот, что лежал в ящике, с лицом белее бумаги и страшными вздутыми губами, — тот был не папа. Папа остался в другом времени, вспоминать которое не было страшно, не было больно. Только тоскливо, когда вставала перед глазами его улыбка и звучал его голос, такой родной, такой любимый папин голос… Натаха — это он звал ее так, а потом переняла и мама. Каждая папина шутка вспоминалась теперь ей удивительно точно, а шутить он любил. А мама любила смеяться, обмениваясь с девочкой взглядами, и Наташа тоже заливалась смехом, не понимая порой даже смысла, ведь маленькая еще, но радуясь маминой улыбке.
Наташа чувствовала, что на самом деле становится сильнее. За эту зиму она не заболела ни разу. Она училась понемногу становиться невидимой. Жить своей жизнью и не пересекаться с теми, кому была безразлична. Мало кто из ее новой семьи знал, насколько сильно она мечтала дождаться маму… и чтобы жизнь стала новой. Но теперь Наташа понимала — за все, чего хотим добиться, нужно было платить. Своим упорством, терпением. Сильными людьми, какой бабушка называла маму, не становились просто так. Жизнь испытывала, никто не мог быть просто счастлив. Каждый день Наташа давала себе обещание, что сегодня не даст никому повода поднять на нее руку, оскорбить ее и попрекнуть чем-то. Порой получалось, порой нет.
