С тех пор как ты остался один, ты слишком часто мастурбируешь под видеопорнуху. И вечно у тебя липнут к пальцам размокшие обрывки бумажных салфеток. Перед тем как отделаться от Софи, ты еще успел ей сообщить, что предпочитаешь шлюх:
– Я тебе верен: ты единственная женщина, которой мне хочется изменять.
Как же все это случилось? Ах да, вы с ней ужинали в ресторане, и вдруг она объявила, что беременна от тебя. Уф, даже сейчас вспомнить жутко! И внезапно ты разразился длинным, беспаузным монологом. Ты вылил на нее то, что все парни в мире мечтают вылить на своих забрюхатевших подруг:
– Нам нужно расстаться… Прости меня… Ну умоляю, не плачь! Я мечтаю только об одном – чтобы нам больше не видеться… Я сдохну где-нибудь в одиночестве, как шелудивый пес… А ты оставь меня, уходи, наладь свою жизнь заново, пока ты еще красива… Уйди от меня подальше… Поверь, я старался, изо всех сил старался, но больше у меня нет сил… Я задыхаюсь, я не умею быть счастливым… Мне нужны случайные бабы и одиночество… Я хочу путешествовать холостяком по городам и весям. Я не способен воспитать ребенка – я сам ребенок… Я – свой собственный сын. Каждое утро я произвожу себя на свет… У меня не было отца – как же ты хочешь, чтобы я стал отцом?! Мне не нужна твоя любовь… Я…
В общем, это был сплошной поток фраз, начинавшихся с «я». Софи ответила:
– Ты чудовище.
– Да, я чудовище, и ты меня любишь, а значит, ты такая же дуреха, как невеста Франкенштейна.
Софи испепелила тебя взглядом, потом встала из-за стола и навсегда ушла из твоей жизни. Странная штука: когда она в слезах выходила из зала, тебе все время чудилось, будто это ты бежишь прочь, а не она. Ты сделал вдох-выдох и почувствовал то трусливое облегчение, которым завершаются все разрывы, а затем начертал на бумажной салфетке: «Разлуки – это Мюнхены любви», и следом: «То, что люди именуют нежностью, я называю страхом разлуки», и еще: «Женщины – это такие существа, которых либо бросают, либо боятся бросить». Иными словами, если тебе на нее не плевать, значит, она тебя запугала вконец.
Когда девушка сообщает своему парню, что ждет от него ребенка, у парня НЕМЕДЛЕННО возникает вопрос – но не тот, о котором вы подумали: «Хочу ли я этого ребенка?», а совсем другой: «Хочу ли я остаться с этой девушкой?»
В конечном счете свобода – всего лишь трудный, но краткий миг. Сегодня вечером ты решил наведаться в «Хмель-бар», твой излюбленный бордель. Дома терпимости во Франции как бы запрещены, но в одном только Париже их не меньше полусотни. Там тебя прямо с порога обожают все девки. Которые отличаются двумя фундаментальными достоинствами:
1) они хороши собой,
2) они тебе не принадлежат.
Ты заказываешь пузырь «шампуня», угощаешь дам, и вот они уже гладят тебя по головке, лижут шею, царапают ноготками грудь под рубашкой, теребят то, что набухает в ширинке, нашептывают в самое ухо нежные сальности:
– Ax ты мой котеночек, как мне хочется тебя пососать. Соня, глянь, до чего же он мил! Мне не терпится посмотреть на его личико, когда он будет у меня во рту. Ну-ка, пощупай у меня в трусиках, какая я мокренькая. Дай сюда палец – чувствуешь, как дрожит мой клитор, как он тебя хочет?
И ты веришь этим шлюхам, веришь на слово. Ты забываешь, что платишь им. В глубине души ты догадываешься, что Иоанну зовут попросту Жаниной, но пока ты с ней не переспал, тебе на это начхать. Ты – обожаемый петушок среди роскошных курочек. Забравшись в недра «Хмель-бара», ты впиваешься губами и зубами в насиликоненные груди девиц. Они по-матерински ласковы с тобой. По-кошачьи вылизывают твое лицо. А ты оправдываешься вслух – сам перед собой:
– Чтобы починить машину, нужно нанять опытного механика. Чтобы построить дом, желательно иметь дело с опытным архитектором. Заболев, необходимо обратиться к опытному врачу. Так почему же физическая любовь не нуждается в опытных специалистах?! Мы все – проститутки. Девяносто пять процентов людей согласились бы переспать с кем угодно за десять тысяч франков. А любая девочка отсосет тебе и за половину. Она, конечно, для виду оскорбится и ни словом не обмолвится об этом подружкам, но я уверен, что за пять кусков ты с ней сделаешь все, что захочешь. Да и за меньшую сумму – тоже. Можно поиметь кого угодно, вопрос в тарифе: вот вы бы отказались сделать минет за миллион, за десять, сто миллионов? В большинстве случаев любовь лицемерна: красивые девчонки влюбляются (они уверены, что искренне) как раз в тех типов, у кого тугой кошелек и кто способен устроить им сладкую жизнь. Разве они не похожи на шлюх? Похожи!
Иоанна и Соня охотно соглашаются с твоими аргументами. Они всегда одобряют твои блестящие теории. Мы с ними одного поля ягоды – ты ведь и сам продался, как последняя девка, Большому Капиталу.
Вдобавок одни только проститутки умеют пробудить в тебе мужчину, даже при твоем накокаиненном рубильнике и с резинкой на залупе, когда ты способен лишь на то, чтобы проблеять:
– Не замечай соломинку в ноздре соседа, но заметь бревно, что торчит у тебя из ширинки!
Ты изображаешь пресыщенного циника, хотя на самом деле совсем не таков. Ты ходишь к проституткам не из цинизма, о нет, – ты идешь к ним из страха перед любовью. Они занимаются с тобой сексом, ровно ничего не чувствуя, доставляют наслаждение, не причиняя душевной боли. «Истина – это момент лжи», – написал Ги Дебор вслед за Гегелем, а они оба были поумней тебя. Это изречение замечательно верно в отношении борделей. Рядом с проститутками ложное становится моментом истины. А ты наконец становишься самим собой. В обществе так называемой «приличной» женщины нужно непрерывно делать над собой УСИЛИЯ, пыжиться, изображать героя, в общем, лгать: вот когда мужчина ведет себя, как отъявленная шлюха. Зато в борделе он свободен, он может расслабиться, ему не нужно нравиться, выглядеть лучше, чем он есть. Это единственная обитель лжи, где он до конца правдив, то есть слаб, красив и хрупок. Неплохо бы написать роман под названием «Любовь стоит 3000 франков».
Продажные девки обходятся тебе дорого, но ты платишь, чтобы сэкономить самого себя. Ты слишком изнежен, чтобы еще раз влюбиться, со всеми вытекающими отсюда последствиями, как то: учащенное сердцебиение, бурные эмоции, внезапные разочарования, трагические вопли-и-сопли. Теперь для тебя самое романтичное приключение – это визит к блядям. Лишь тонко организованные существа испытывают потребность платить за любовь, дабы избежать риска страдать от любви.
После тридцати все мы одеваемся плотной броней: пережив несколько любовных катастроф, женщины бегут от этой опасности, встречаясь с надежными пожилыми олухами; мужчины, также опасаясь любви, утешаются с лолитами или проститутками; каждый сидит в своей скорлупке, никто не хочет оказаться смешным или несчастным. Ты скорбишь о том возрасте, когда любовь не причиняла боли. В шестнадцать лет ты ухаживал за девчонками, бросал их (или они бросали тебя) и не маялся никакими особыми комплексами: раз-два и дело в шляпе. Так отчего же с годами все это приобретает такое значение? По логике вещей, должно быть наоборот: драмы в отрочестве, пустяки – после тридцати. Но, увы! – не получается. Чем ты старше, тем уязвимее. В тридцать три года все воспринимаешь всерьез.
