Марк заходился плачем на руках у Николь.
— Убирайтесь!
Карвиль подхватил кейс и двинулся к двери.
— Спасибо, месье Витраль. Теперь моя совесть чиста. И это не стоило мне ни сантима.
Он вышел.
Николь прижала к себе Марка. Она тоже плакала. Она плакала, потому что знала: Карвиль не лгал. Он говорил правду. Витрали давным-давно привыкли к несправедливости судьбы — слишком часто им приходилось с ней сталкиваться. Они стойко переносили все испытания. Но Николь понимала, что они обречены на поражение. Пьер Витраль обвел взглядом гостиную. В углу по-прежнему мерцал экран немого телевизора. Пьеру было плохо, хотя боль в спине отпустила. «Разные виды боли не плюсуются, — подумалось ему, — а как бы накладываются одна на другую, — хоть в этом ему повезло».
Он в последний раз вгляделся в экран телевизора, и в глубине его глаз загорелась искорка сопротивления. Тихо, словно разговаривая сам с собой, он произнес:
— Нет, месье де Карвиль, вы не победите.
С вашего позволения выскажу свое мнение, сформированное годы спустя, на холодную голову. В то утро Карвиль совершил непоправимую ошибку: он разжег в Витралях ненависть к себе. Не будь этого, он скорее всего выиграл бы в суде — тихой сапой. Витрали могли бы сколько угодно возмущаться — никто бы их не услышал.
«Мерседес» еще только выруливал из квартала Полле, а Пьер Витраль уже искал на тесно заставленной полке шкафа газету.
— Что будем делать? — спросила его жена.
— Бороться. Мы его по стенке размажем.
— Как? Ты же слышал, что он говорил. Он прав.
— Нет, Николь. Нет. У Эмили еще есть шанс. Он забыл одну деталь. Все, о чем он говорил, касалось прежнего времени. Это было верно до того, как появилась Стрекозка. До того как Паскаль и Стефани навсегда покинули нас. Но теперь все изменилось. Мы с тобой тоже стали известными, Николь. Люди интересуются нами. О нас пишут в газетах, рассказывают по радио…
Он повернулся и ткнул пальцем в угол комнаты.
— Про нас говорят по телевизору. Наверное, Карвиль не смотрит телевизор и ничего об этом не знает. Но в наши дни телевидение и газеты имеют не меньший вес, чем деньги.
— И что же… Что именно ты собираешься делать?
Пьер Витраль показал на номер телефона, напечатанный на газетной странице.
— Начну с «Эст репюбликен». Они лучше всех изучили дело. У них есть одна журналистка, она пишет все заметки о крушении самолета. Помнишь?
— Заметки! На прошлой неделе про это было пять строк!
— Вот именно. Лишний довод в нашу пользу. Можешь поискать ее фамилию?
Николь Витраль усадила Марка на стул перед телевизором. Достала из-под журнального столика папку, в которую аккуратно складывала газетные вырезки со статьями, посвященными авиакатастрофе в Мон-Террибль. Ей хватило буквально пары секунд.
— Люсиль Моро!
— Отлично. Терять нам все равно нечего. Так что мы еще посмотрим…
Пьер Витраль снял трубку и набрал номер редакции.
— Это «Эст репюбликен»? Здравствуйте. Меня зовут Пьер Витраль, я — дед той самой девочки, выжившей после крушения самолета. Да-да, Стрекозки… Мне хотелось бы поговорить с вашей журналисткой Люсиль Моро. У меня появилась важная информация по этому делу…
Пьер Витраль не столько услышал, сколько почувствовал, как на том конце провода поднялась суматоха. Не прошло и минуты, как в трубке раздался странно низкий голос чуть запыхавшейся женщины, от которого у него по спине побежали мурашки:
— Пьер Витраль? Это Люсиль Моро. Вы говорите, у вас есть новости? Это правда?
— У меня только что был Леонс де Карвиль. Он предложил мне пятьсот тысяч франков, чтобы я отказался от претензий на ребенка.
Журналистка молчала не меньше трех секунд, показавшихся Пьеру Витралю вечностью. Наконец хриплый голос заядлой курильщицы разорвал тишину, едва не заставив его подпрыгнуть на месте:
— У вас есть свидетели?
— Весь квартал.
— О господи! Сидите дома. Ни с кем не разговаривайте. Сейчас я все организую. Мы к вам кого-нибудь пришлем.
11
2 октября 1998 г., 10.00.
Стрелки на часах замерли на отметке 10.00. Наконец-то!
Марк дочитывал очередной фрагмент дневника, одним глазом косясь в тетрадь, а вторым — на часы.
Он захлопнул светло-зеленую обложку, сунул тетрадь в рюкзак и с довольным видом двинулся к стойке. Мариам стояла к нему спиной и мыла стаканы. Марк надавил пальцем на поверхность стойки, словно нажал невидимый звонок.
— Дзинь-дзинь! — писклявым голосом сказал он. — Время!
Мариам повернулась, неторопливо вытерла руки полотенцем, аккуратно сложила его и убрала под стойку.
— Пора! — настойчиво произнес Марк.
— Хорошо, хорошо…
Мариам подняла глаза к часам.
— Ну и ну! Какая точность. Ты своего не упустишь…
— Да уж конечно. Ладно, Мариам, не тяни. Ты же слышала, что сказала Лили. У меня семинар начинается…
Мариам нахмурилась:
— Он меня еще учить будет! Вот твой подарок, держи!
Она открыла ящик, достала крошечный пакетик и протянула Марку. Тот схватил его и развернулся к выходу.
— Не хочешь посмотреть, что там такое?
— Не сейчас. А если там что-нибудь интимное? Сексуальные трусы, например?
— Марк, я не шучу.
— С какой стати я должен открывать это перед тобой?
— Представь себе, я догадываюсь, что там лежит. И кто, скажи на милость, будет тебя поднимать, когда ты рухнешь без чувств на землю?
Марк недоверчиво смотрел на Мариам.
— Ты что, правда знаешь, что в этом пакете?
— Конечно. Ну, более или менее точно. Все всегда поступают примерно одинаково. Когда…
За спиной Марка раздалось фырканье. Нетерпеливый посетитель изучал табачную витрину, уставленную пачками «Мальборо».
— Когда что?
Мариам вздохнула:
— Когда девушка уходит и берет час форы, дурачок. И бросает своего дружка одного у меня в баре!
Марк ничего не ответил. Он вдруг вспомнил про сапфировое кольцо у Лили на пальце. И про туарегский крест, который она не повесила себе на шею. Ему удалось с деланным безразличием пожать плечами.
— До завтра, Мариам. То же время, тот же стол. У окна. Столик на двоих.
Собрав в кулак волю и приказав пальцам не дрожать, он убрал пакет в карман и покинул бар.
