В тот вечер, когда я поднялся туда, небо над Нью-Йорком было обложено тучами, но башня переливалась огнями. «The Greatest Bar on Earth» плыл над ватным морем. Справа VIP'ы созерцали огни Бруклина, отражающиеся в море, слева не было видно ничего, кроме белого сырого ковра, в точности как из иллюминатора летящего самолета. Всемирный торговый центр был полосатым: вообразите две колонны Бюрена, только высотой в 410 метров. Диджей напустил дыму, белый иней расползался по танцевальной дорожке. Мы танцевали на летучем ледяном ковре.
Нам с моим тогдашним напарником по девочкам, Альбаном де Клермон-Тоннером, повезло: у нас была телка по имени Ли, которую он снял в single bar, одном из знаменитых «холостяцких баров» на Второй авеню, приводивших французов в величайшее возбуждение. Он уговорил ее на любовь втроем, но она опаздывала на свидание.
– Ха, губошлеп! Ему крутанули динамо!
Альбан был не в своей тарелке, и я тоже: опыт любви втроем проезжал мимо носа. Тем не менее после нескольких «Джеков Дэниэлсов» я обнаружил их в тесном поцелуе, он прижал ее к стеклам, которые теперь разбились. Они лизались, и я, пользуясь моментом, погладил груди Ли, сразу затвердевшие под фиолетовым платьем. Она резко обернулась, и что же? Перед ней был длинный зеленовато-бледный детина, утопающий в клетчатом костюме на два размера больше чем надо, бледный прыщавый рахит с длинными сальными волосами, извращенец с торчащим подбородком, обаятельный, примерно как чахоточная гаргулья. В то время как раз свирепствовали первые серийные убийцы, и я был очень на них похож. В этом ресторане, ныне покойном, я казался мертвецом.
– Who's this guy? Are you crazy? Get your fucking hands off me!
[46]
Только тогда, по растерянному взгляду Альбана, я понял, что план на троих явно не прошел и он предпочел план на двоих. Мне было наплевать, она была брюнетка, вполне ничего, скорее полненькая, она так много работала, что у нее не оставалось времени на серьезные романы; поэтому она ходила в single bars, прекрасно зная, что встретит там одних озабоченных придурков вроде нас. Значит, мне опять придется держать свечку и возвращаться домой не облегчившись, в желтом такси с гаитянином-вуду за рулем. Я вернулся на танцплощадку, которой больше нет. Наверно, вид у меня был кислый; на самом деле меня парализовала робость. Грудастые телки терлись о рубашки от «Брукс бразерс» трейдеров-миллионеров. У меня был еще один плейбоистый приятель, его звали Бернар-Луи; все девицы звали его Белу: Белу-здесь, Белу-там. Я решил держаться к нему поближе. Как утомительно не быть влюбленным: все время надо кого-то соблазнять, а конкуренция жестокая. Ужасно, когда так хочется быть любимым. Думаю, именно в этот момент я решил стать знаменитым.
8 час. 55 мин
Дым ест детям глаза.
– Закройте салфеткой и глаза тоже. Нос, рот, глаза – все лицо должно быть закрыто, do you read me?
[47]
И Джерри и Дэвид превратились в Касперов – два маленьких привидения с салфетками на голове, а синее небо Армагеддона уронило на наши щеки первые слезы. Слава богу, салфетки не позволили сыновьям увидеть на 106-м этаже два человеческих факела: горящие трупы перед дверью лифта, красно-коричневая кожа, глаза без век, волосы, превратившиеся в пепел, лица, разодранные в клочья, покрытые пузырями, влипшие в расплавленный линолеум. Они еще явно дышали, их животы шевелились. Все прочее было неподвижно, как статуя. Я ничего не сказал детям, и они ничего не заметили, хотя, подозреваю, учуяли запах горелой баранины.
Нужно было взять себя в руки. Простейшее дело – дышать – теперь давалось с великим трудом. Хотя бы из-за невыносимой вони. Жирный, тяжелый дым нес с собой запах горелой резины, жженого пластика, обугленной плоти. Сладковатый запах керосина, пугающий и тошнотворный, костяной порошок и пепел от человеческого мяса. Смесь ядовитого облака, едкого сжиженного газа и крематория: такой запах доносится с какого-нибудь завода, и, проезжая мимо на машине, вы жмете на газ и стараетесь побыстрее удрать. Наверно, так пахнет смерть – если у нее вообще есть запах. Рухнувший потолок не давал подняться обратно в «Windows». Приподнимать бетонную плиту пришлось вдесятером. Наконец мы просочились по одному и вернулись на крышу Города в облаках.
На 107-м этаже официантка и двое братьев, ишачивших на кухне, выбили стекло одноногим столиком. (Информация к размышлению: чтобы выбить огромное стекло, не годится ни кресло, ни компьютер «Макинтош». Лучше всего бить чугунной ножкой столика, используя ее как таран.) Теперь они вывесились из окон в 400 метрах над землей и машут белыми скатертями. Дым совершенно черный и толстый, как пропитанная машинным маслом промокашка. И все же через разрывы хоть немного видно, что происходит снаружи. Больше всего меня поражают листы бумаги формата А4, летающие в небесной синеве: архивы, фотокопии, срочные досье, списки на бланках холдингов, рекомендательные письма, папки с секретными документами, портфолио, распечатки в четыре цвета на лазерном принтере, самоклеящиеся конверты, крафтовые пакеты, этикетки, стопки договоров со скрепками, пластиковые обложки, разноцветные бумажки для заметок, фактуры в четырех экземплярах под копирку, сводные таблицы и графики, – распавшийся бумажный круговорот, разлетевшаяся канцелярия, вся наша якобы важная суета. Тысячи летящих бумажек напоминают фонтаны конфетти и серпантина, которые американцы обожают устраивать во время грандиозных праздничных шествий на Бродвее. Вот только какой сегодня праздник?
Бытие. XI:4.
И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя…
8 час. 56 мин
Все мы точно знаем, где находились 11 сентября 2001 года. Лично я давал интервью «Culture Pub», в подвале издательства «Трассе»; в 14.56 по французскому времени ведущему Тома́ Эрве сообщили по сотовому, что в одну из башен Всемирного торгового центра только что врезался самолет. Тогда мы оба решили, что это маленький спортивный самолетик, и продолжили беседу. Мы говорили о маркетинге в культуре. Как выпустить книгу? Надо ли подчиняться правилам игры и насколько? Являются ли телевидение, реклама, промоушн врагами искусства? Всегда ли письменный текст – соперник видеоизображения? В то время я только что согласился вести еженедельную литературную передачу на модном телеканале. Я пытался объяснить свой противоречивый имидж писателя-критика-ведущего:
– Задача книг – описать то, чего нельзя увидеть по телевизору… Литература в опасности, нужно встать на ее защиту, это война… Людей, любящих читать и писать, все меньше, поэтому им приходится сражаться на всех фронтах… Использовать все имеющееся в распоряжении оружие, чтобы защитить книгу…
…когда внезапно пришел кто-то из издательства и сказал, что вторую башню Всемирного торгового центра протаранил второй самолет. Мои военно-литературные разглагольствования принимали комический оборот. Помню, я произнес вслух весьма простое (хотя и далекое от Евклида) математическое уравнение:
